Иван Торопов
ТРОПИНКА В ЗИМНЕМ ГОРОДЕ
повести
ТЯН
1
По лесной речушке поднималась лодка.
Ладная, с гладкими набоями, расширенная посередке, она ходко шла против течения — потому что плывущие в ней гребли с усердием.
На переднем сиденье легонькими веслами в уключинах греб мальчонка лет четырнадцати, в одной майке, загорелый дочерна. Руки его были жилисты, в них уже угадывалась добрая мужская сила. А седоусый, седобородый старик в ситцевой рубахе правил однолопастным гребком с кормы.
Третий путник сидел в лодке, учащенно дыша, вытянув длинный красный язык и нетерпеливо поглядывал на движущиеся берега, готовый в любую минуту выпрыгнуть вон, — этим третьим путником был черный пес с белой грудью, широкой и могучей; звали его Сюдай.
Стоял конец августа, дышал теплом погожий день, в бездонном синем небе плыли редкие облака, пушистые и легкие, похожие на хлопья чистой пены.
Еще совсем по-летнему припекало клонящееся к закату солнце. Стояла тишь, только по пустошам, вея прохладой, пробегал невесть откуда срывавшийся вдруг ветерок, — и в этом покое ясно слышался каждый звук: жужжание мух, слепней, журчание светлой быстрины в прибрежных корягах, поскрипывание весел в уключинах и тихий плеск их лопастей в прозрачной воде…
Река, виляя, текла меж тесных берегов, как по желобу. Местами нависали густые ельники. Темные деревья, вразнобой торчащие над водой, скрадывали ясный день, и вокруг, казалось, начинал витать иной дух — затхлый и тинный. Но вскоре лодка вновь пробивалась на свет, к узеньким прибрежным лужкам, кое-где поросшим черемухой и рябиной.
Близкая осень уже успела расцветить пышные кусты черемухи желто-красными опалинами, на фоне которых особенно броски гроздья черных, как смоль, ягод; в теплом воздухе разлит крепкий черемуховый настой.
Особенно красивы на лужайках рябины: среди петушиных гребешков листвы ягоды полыхают, как пучки огненных искр, но искры эти тяжелы — от них прогибаются ветки.
Нос лодки с шуршанием въехал в плотно затянутый черемухой омуток, весла запутались в чащобе.
Мальчик в недоумении повертел головой туда-сюда, глянул на рулевого: да ты не дремлешь ли, дед? Не сбился ли с нужного курса?.. А тот рукавом рубахи отер струйки пота, сбегавшие по морщинам, спорить не стал, усмехнулся:
— Давай передохнем тут, Ванюша.
И только тогда парнишка понял смысл дедовой лукавой ухмылки.
— Смородины-то сколько! — воскликнул он. — Сплошь да сплошь…
— Вот мы с тобой тут умоемся да поклюем ягоды. Небось устал шибко?
— Нет, я не устал, запарился чуть… Ну-ка, дедушка, нажми на тормоз!
Мальчик свесился с лодки и до самых плеч окунулся в прохладную воду. А дед тем временем налег на другой борток. Переведя дух, мальчик еще и еще раз бултыхнул голову, потом уселся обратно: его белесые волосы темно и мокро облепили голову, прохладная вода струилась, растекаясь по всему телу.
— У-ух, хорошо! — не сдержал он восторга. — А ты, Сюдай, что не купаешься? — Зачерпнул воды у борта, обрызгал пса; тот незлобиво тявкнул в ответ.
Дед с внуком лакомились смородиной прямо с лодки. Нетревоженные, спелые грозди висели, что твой виноград, — ягоды крупные, с кончик большого пальца, сочные, сладкие и, оттого, что у самой воды, — очень чистые. Лишь вездесущий паук распялил между ними прозрачные нити. Зрелые ягоды уже легко отделялись от грозди, и дед с внуком горстями отправляли их в рот. Смородина остужала, умащивала разгоряченное нутро, утоляла жажду.
Они наполнили и берестяное лукошко. Дед сказал: вечером, мол, к чаю удовольствие, а если сахарным песочком подсластить, то можно и без чая, ложкой…
Сюдай с вожделением следил за пиршеством. Он и сам обнюхал было упавшие в лодку ягоды, а Ваня — тот даже прямо под нос ему ткнул увесистую кисть, — но, видно, не для собачьей радости создала природа такое лакомство.
— А вот медведь, к примеру, всякую ягоду ест, — сказал старик, покосившись на пса.
— Неужто всякую? — удивился Ваня.
— Да, и смородину, и чернику — все-то прибирает Михайло Иванович. И рябину пригнет, достанет… для косолапого — что мясо, что ягода сладкая, все одно, все впрок.
— Оттого, поди, он так и силен, медведь?
— Может, и оттого, — усмехнулся дед.
— Вот, Сюдай, секи, как надо жить. Слушайся старших, учи уроки!
Ваня достал из пестеря ломоть хлеба и косточку, протянул собаке. Та смачно захрумтела привычным угощеньем. Потом долго лакала у борта воду.
Пускать Сюдая на берег без надобности нельзя — начнет носиться по земле да по воде, облаивать лес, еще и заплутаться может, отстать от них, ведь на воде следа не учуешь, не держит его вода.
Они снова двинулись вверх по реке. Грести теперь взялся дедушка, хотя Ваня и пытался возражать: мальчик всерьез считал, что ныне он уже сделался гораздо сильней постаревшего деда, тем более если учесть, что у того с войны рука раненая. Однако сам дед, как видно, думал иначе.
— Рулить-то, братец, тоже надо уметь, — многозначительно заметил он. — Особливо по такой речке: хоть она и мала, а хитра…
Ваня послушно взял гребок с отполированной до блеска ладонями поперечиной на конце, уселся сзади.
Плывут они и плывут. Дед гребет неспешно, взмах его весла неширок, но силен — с каждым гребком продвигается лодка быстрее прежнего, и это замечает Ваня. У деда, хотя он и старый, любое дело получается не только лучше, но — вот что странно — будто бы и с легкостью.
Однако Ваня не углубляется в размышления, а сосредоточенно смотрит вперед: нужно направлять нос лодки на стрежень, обходить коряги, проскакивать через мелководные перекаты. Старается честно подсобить деду, усердствует, чтобы не ударить лицом в грязь, и безмерно доволен тем, что сейчас, сидя повыше и вперед лицом, он видит все окрест: зияющий черным торфом обрывистый берег, изредка выбегающую к воде песчаную косу, залитый солнцем, радостный, словно девичий хоровод, рябинник на нескошенной пожне — и всё, всё.
Усталость еще не сморила его; и к вечеру потянуло на речке прохладой — знай себе греби да греби да вперед гляди.
«Хорошо, что поехал с дедом! — думает мальчик. — Спасибо, что взял он меня…»
Но приятные Ванины думы потревожил выводок рябчиков: они вспорхнули разом совсем близко, с крутого левого берега, — от внезапности Ваня даже подпрыгнул на сиденье.
Сюдай, гавкнув, яро извернулся, добро хоть что привязан был коротким поводком к
