– Пощади, – улыбнулся Ларри. – Я рос без матери, моим воспитанием никто не занимался.
– У Эда есть мать, – заметила Китти, – но с тем же успехом он мог вырасти в джунглях.
– Не пойму, о чем вы. – Эд оторвался от утреннего номера «Фигаро». – Может, вам интересно, что у принцессы Елизаветы родилась девочка. Принцесса, естественно, счастлива и, само собой, повторила слова, которые произнесла во время свадьбы и по поводу рождения первенца: «Nous sommes tellement chanceux, Philip et moi».[35] Странно, что она сказала это по-французски.
– Видишь, какое он чудовище, – пожаловалась Китти Джеральдине. – Он издевается над всеми хорошими новостями.
– Он так хорошо говорит по-французски!
– О, в последнее время он практически живет во Франции. – Я вот что предлагаю, – сказал Ларри, – почему бы нам, чудовищам, не смыться на денек?
– Куда смыться?
– Предлагаю Дьеп.
Эд снова поднял взгляд от газеты:
– С чего вдруг?
– Не знаю. Поставить пару точек над этими странными «i».
– Думаю, стоит поехать, Эд, – согласилась Китти.
– Хорошо, – отрывисто проговорил Эд. – Поехали.
Припарковавшись перед одним из отелей, они спустились на набережную и стояли, глядя на море за полосой галечного пляжа. Отдыхающие нежились на полотенцах под ясным августовским солнцем, а мимо них носились дети с воздушными змеями.
– Тебе он снится? – спросил Эда Ларри.
– Иногда.
– Как-то я проснулся от такого сна весь мокрый.
– Какая же это была задница. – Эд покачал головой. – Полнейшая, кромешная задница.
Дойдя до сверкающей полосы прибоя, они обернулись, глядя на пляж, набережную и город с той точки, где восемь лет назад прыгали с десантной баржи.
– Предполагается, что я должен что-то чувствовать? – поинтересовался Эд. – Потому что я не чувствую.
– А помнишь? – спросил Ларри.
– Лучше б я забыл.
– Здесь ты заслужил Крест Виктории, Эд. Прямо здесь.
Эд разглядывал пляж, по которому носились дети, а босоногие купальщики пробирались по гальке.
– Я должен был здесь умереть, – произнес он.
– Может, ты и умер, – ответил Ларри. – Может, я тоже умер.
Он сделал несколько шагов вперед, заметив, что идет той же тропой, что и восемь лет назад.
– Где-то здесь был разбитый танк. Я сел рядом и стал молиться, чтобы он защитил меня.
– Ты молился?
– Нет, ты прав. Не помню, чтобы я молился. Помню только мертвящий страх. А ты его так и не ощутил, Эд. Я видел тебя. Ты не боялся.
– Я всегда боялся. Всю жизнь я удираю. Я и сейчас в бегах.
– Но почему? Почему мы так боимся? И чего именно?
Эду не нужно объяснять, что речь не о снайперских пулях или минных осколках.
– Бог его знает, – ответил тот. И рассмеялся: – Может, мы Бога боимся. Бога, которого мы сами создали таким, чтобы в итоге ему проиграть.
– Почему в итоге? Некоторые из нас уже проиграли.
Эд яростно обернулся:
– Не смей это говорить! Как раз ты все сделал правильно. Мне нужно знать, что хоть кому-то повезло.
– У тебя есть глаза, Эд.
– Джеральдина?
– Да.
Они поднялись к набережной и уселись на бетонную стенку. В тот далекий день, не здесь и не сейчас, там, внизу, сотнями гибли мальчишки с ферм Альберты и Онтарио.
– У Джеральдины не очень складывается с физической стороной вопроса.
– Может, ей нужно время.
– Эд, почти три года прошло.
– Насколько все плохо?
– Никакой физической стороны нет.
– Охренеть, – заметил Эд.
– Она пытается, но не может.
– Охренеть.
– Ничего уже не изменится. Теперь я это знаю.
– И что ж ты делаешь?
– А ты что думаешь? Выбор у меня небольшой.
– Девки? Или дрочишь?
– Второе, старик. Второе.
Эд смотрел на горизонт.
– Помнишь дым? – произнес он. – Этот окаянный дым надо всем, и мы не знали, что прыгаем с барж в апокалипсис.
– Помню.
– Тебе надо выбираться отсюда, друг мой. Пора трубить отбой. Вернуться в лодку и уходить.
– Я не могу.
– Почему нет? Ах да. Твоя дурацкая религия.
– И твоя.
– Это все сказочки, приятель. Не позволяй дурить себе ими голову.
– Для меня это по-прежнему важно. Слишком глубоко въелось.
– Ты до сих пор ходишь на исповедь?
– Время от времени. Мне нравится.
– А рассказываешь священнику, что дрочишь?
– Уже нет. – Ларри рассмеялся. – Скучно стало. К тому же я знаю, что не исправлюсь.
– Вот тебе и вся вера. Ты знаешь, что это чушь, но позволяешь ей рушить твою жизнь. Клянусь, иногда мне кажется, что у рода человеческого есть врожденная страсть к страданиям. Когда чумы и землетрясений недостаточно, мы устраиваем войны. Когда войны кончаются, мы превращаем в кошмар повседневную жизнь.
– И что ты мне посоветуешь?
– Мне почем знать? – Эд пожал плечами. – Я пью. Но этого не советую.
Ларри вздохнул.
– Помнишь, как в школе мы сидели в библиотеке, задрав ноги на стол, и ты читал нам скабрезности из секретной копии «Любовника леди Чаттерлей»?
– Секс в сторожке лесника. Насколько я помню, она была без белья и продрыхла всю дорогу.
– Все равно это возбуждало.
– Вот в чем беда с этим сексом. Никогда он не возбуждает так, как в шестнадцать лет, пока ты девственник.
– И что же нам делать, Эд?
– Ковылять вперед, приятель. Ковылять вперед в этом дыму, пока нас, наконец, не настигнет милосердная пуля.
37
Луизу выписали домой, но Китти видела: подруга совсем не та, что прежде. Малыш Билли хватал ее за подол, но, когда няня унесла его пить чай, возражать она не стала.
– Со мной все в порядке, – уверяла она, – но очень устаю. Хочется, чтобы Билли был все время рядом, а сил нет. Ну что ты будешь делать? – Луиза попыталась задорно, по-старому улыбнуться Китти, но получилась гримаса. – Что, Китти, тебе твои девчонки так же дорого достались?
