– Да по мне хоть бы никто не видел моих работ!
– Что за враки! Ты лицемер!
– Корова!
– Да ты просто боишься! Это хрен знает что! – Она повернулась к остальным: – Все его картины раскупают. Знаменитости умоляют, чтобы он написал их портрет. Его сравнивают с Тицианом. А он от ужаса в штаны кладет.
– Сука!
– О да! Очень умно! Вот это аргумент! Крыть нечем!
Армитедж вскочил и побрел прочь по пляжу.
– Давай! – крикнула Нелл ему вдогонку. – Драпай! Трус! – А потом спокойно добавила для остальных: – Не волнуйтесь. Я покажу вам его студию.
– Но ведь он этого не хочет, – удивилась Джеральдина.
– А почему только он должен получать что хочет? А что насчет моих желаний?
Они собрали вещи, отряхнулись от песка и толпой отправились домой. Армитеджа нигде не было. Нелл отвела их по лестнице в дальнюю комнату на втором этаже – бывшую спальню, а ныне мастерскую художника. Холсты теснились вдоль стен, лежали на длинном, заляпанном краской столе. У окна стояло два мольберта, на каждом – незаконченная работа. Центр помещения занимало кресло с накинутым на него пестрым покрывалом. На одном из незаконченных портретов проступали черты старика, на другом – крепкая женская фигура.
Ларри и остальные молча разглядывали картины.
– Неохота признать, – произнес наконец Ларри, – но подлец стал писать еще лучше.
– Почему они все так печальны? – спросила Китти.
– Тони бы ответил, он пишет что видит, – объяснила Нелл. – Он считает, большинство людей разочарованы жизнью.
– Ты думаешь, он прав?
– Возможно.
– По-моему, это неблагодарность, – заметила Джеральдина.
– По отношению к кому? – удивилась Нелл.
– Вообще говоря, к Богу.
Нелл посмотрела на нее скептически:
– Мы должны быть благодарны Богу? За что?
– За то, что Он наш Творец. Понимаю, для неверующих это бессмысленные слова.
– Послушай-ка, – вздохнула Нелл, – я знаю творцов как облупленных. Одно тщеславие. Смотрите все! Скажите, что я гений! Как я понимаю, Бог – это очередной начинающий художник-эгоцентрик, ноющий, что никто его не ценит.
* * *
На обратном пути в Бельнкомбр Китти повернулась к Джеральдине:
– Согласись, с ними не соскучишься?
– А по-моему, их стоит пожалеть.
Той же ночью в спальне она сказала Ларри:
– Не понимаю, как ты вообще мог когда-то ее полюбить. Просто не понимаю.
– Я был молод.
– Всего пять лет назад? Ты не был ребенком. Она ведь такая… пошлая. Такая шумная. Такая грубая.
– Но в то же время забавная. Ты же видела!
– Забавная! Ты это считаешь забавным? Все эти детские ругательства?
Ларри почувствовал, что сердится.
– Уже поздно, – сказал он. – Дорога была долгая.
– Нет, Ларри. Я хочу знать. Ты действительно любил ее? – Мне казалось, что да. Какое-то время.
– За это? Ну… понимаешь?
Ближе подойти к теме секса она не смела.
– Очень может быть, – ответил Ларри.
– Тогда понятно. Я знаю, ради этого даже самые здравомыслящие мужчины способны на самые глупые поступки.
– Не самые глупые, – возразил Ларри. – Любовь к Нелл не была глупостью. Не говори так.
– Ну а что я должна сказать? Как иначе объяснить то, что ты хотя бы взглянул в сторону этого существа?
– Этого существа. – Сердце у Ларри заколотилось. – Да что ты знаешь? – повысил он голос. – Кто ты такая, чтобы критиковать ее? Кто ты такая, чтобы говорить мне, почему я делал то, что делал? Ты считаешь, что сама, черт возьми, все делаешь идеально. Но так поверь мне, это не так!
Джеральдина замерла под одеялом.
– Пожалуйста, не ругайся, – шепнула она.
– Хочу и буду, черт меня дери! – крикнул Ларри.
– Тише! – шикнула она. – Не повышай голос.
– Хочу и повышаю! И не затыкай меня! Я не ребенок.
– Тогда я не знаю, что сказать.
– Так и не говори. Если все, что ты можешь, – это оскорблять моих друзей, то лучше ничего не говори. Почему все должны быть похожими на тебя? Почему ты считаешь, что во всем права?
Джеральдина не ответила.
– И кстати, если ты не заметила, мы сейчас не в Арунделе. Мы во Франции. Во Франции принято жить по-своему. И какого черта должно быть иначе?
Она вздрогнула, но по-прежнему ничего не сказала.
– Ну? – потребовал он.
– Ты велел мне молчать, – шепнула она.
– Ради бога, Джеральдина!
Не получая противодействия, его гнев постепенно угас. Они лежали рядом в безотрадном молчании и жалели каждый себя. Наконец, чтобы заснуть, Ларри без особого энтузиазма попытался замять конфликт.
– Прости, – пробормотал он.
– Не важно. Просто я не знала.
– Чего не знала?
– Что ты совсем меня не любишь.
– О, ну хватит.
– Все нормально. Не в первый раз.
– Джеральдина, ты это слишком серьезно воспринимаешь. Обычная ссора. Все люди ссорятся. Это не конец света.
– Я тебя не виню. Я знаю, что сама во всем виновата. Я так стараюсь, но у меня почему-то не получается.
– Нет, милая, нет. – Ларри почувствовал, что ужасно устал. – Ты знаешь, что это не так.
– В глубине души я всегда знала, что недостаточно хороша, – продолжала шептать Джеральдина, не слыша его слов. – Я никогда не чувствовала, чтобы меня кто-то на самом деле любил. Ни мама, ни папа. Ни даже Господь.
– О, милая.
– Со мной что-то не так. Я не знаю, что именно. Я так сильно стараюсь. Но дело не в чем-то материальном. Не в физиологическом. Я стараюсь быть лучшей. И я смогу. Я буду хорошей женой.
– Конечно, будешь. Ты уже ею стала.
Но, лежа рядом с ней в темноте, Ларри чувствует лишь опустошение.
– Жизнь – испытание, – прошептала она. – Единственное, о чем я прошу, – чтобы время от времени ты держал меня за руку. Чтобы я знала, что ты рядом.
Он протянул руку под одеялом и коснулся ее ладони.
– Спасибо, – ответила она еле слышно.
* * *
На следующий день Джеральдина была, как всегда, очаровательна и элегантна. И, демонстрируя Китти свое дружелюбие, попыталась вовлечь ее в шутливую атаку на мужскую невоспитанность:
– Что нам с ними делать, Китти? Иногда мне кажется, у мужчин нет ни малейшего представления о приличиях. Погляди, Ларри чуть не лег на стол, чтобы хватать все, что вздумается, будто он тут один.
