„Мизин Василий Кириллович, рядовой, 1896 г.р., похоронен 23/07/1942 в братской могиле № 131 (Воронежская область, Семилукский район, с. Землянск, центр), номер захоронения в ВМЦ 36-554, дата создания совместного захоронения — январь 1943…“
Больше мне ничего не удалось найти. Я и решил в отпуске посетить эти места и разузнать побольше. Во-первых, мне самому интересно. Во-вторых, я думал, это произведет впечатление на сына (ему 12 лет)…
В Землянске мы были несколько часов 9 мая. Был торжественный митинг. Я надеялся встретить знающих людей возле могилы. Я понял, что эта могила просто символ… Ничего узнать мне не удалось. Но я не жалею. Сын увидел свою полуистёртую фамилию на бетонной тумбе. Я тоже о многом подумал.
После поездки в воронежском форуме я попросил помощи. И не зря. Савченко Алексей нашел прадеда в списке безвозвратных потерь. Там его отчество с одной буквой Л. Жаль, что я сам не сообразил. Тогда бы я немного изменил маршрут поездки. Вот запись:
„Мизин Василий Кириллович 1896 г.р., красноармеец, должность и специальность — рядовой, ездовой. Последнее место службы 167 сд. Место и год рождения — Омская область г. Тюмень. Убит в бою 21/07/1942. Где похоронен — с. М. Верейка Хлевинского района Воронежской области“. Малая Верейка — как вы и пишете.
У меня сразу же сомнения появились. Если действительно бойцов успели во время или после боя похоронить в М. Верейке, зачем после нашего наступления в 1943 переносить могилу за 6 км в Землянск (это я сам по карте измерил). Я никогда не читал, как бойцов хоронили на войне. Но представить, мне кажется, несложно. Наверняка существовали какие-то распоряжения о том, чтобы создавать общие захоронения по определенному территориальному принципу. Не превращать же всю политую кровью землю в сплошное кладбище. Роют яму и хоронят в ней всех наших (а может, вообще всех), кого удалось найти. Дальше смотрят по спискам. Про кого есть записи в списках, тех на могиле и высекут. Вряд ли могильщики во время войны относились очень трепетно к трупам и именам… А во время боев ценность жизни ничтожна. Какой уже тогда трепет перед трупами. Предали земле и ладно.
Но в Верейке он может быть похоронен? По-моему, у вас где-то я читал, что в списках безвозвратных потерь писали правду. Оставили на поле боя — так и записано. И вероятно, там и лежит он до сих пор. Зачем стали бы перетаскивать, если неубранных наверняка было много?»
Вот такое письмо. Фамилии на памятнике в одном месте, а останки где-то в другом. И это только один конкретный пример, касающийся захоронений в окрестностях Лебяжьего, когда сведения о потерях военной поры не совпадают с официальными данными на памятниках.
Но есть примеры ещё печальнее: человек погиб, но даже упоминаний о месте его захоронения нет. Приведу здесь другой пример, и тоже — из писем ко мне.
Александр Баев живёт в Воронеже. Его дед, лейтенант Ситников Александр Кириллович, пошёл в свой первый бой 13 июля 1942 года в составе 5 ТА генерала Лизюкова. Он был сначала командиром взвода, а затем, очевидно, в связи с большими потерями в комсоставе стал замкомандира роты 685 сп 193 сд. Через 11 дней после прибытия на фронт он погиб. Обстоятельства его гибели остались невыясненными, данные о потерях 193 сд не сохранились, место захоронения неизвестно. Согласно данным ОБД «Мемориал», он погиб 24 июля 1942 года, причём упоминание об этом появилось лишь в 1947 году в приказе об исключении из списков вооружённых сил. Вот и вся официальная информация.
Внук погибшего лейтенанта хранит доставшиеся ему от бабушки письма. Последнее датировано 26 июня 1942 года. Затем никаких вестей от деда уже не было. Полное молчание и неизвестность. В далёком тамбовском селе ничего не знали о том, где он и что с ним. Не знали, что 13 июля, в своём самом первом бою, 193 сд была практически разгромлена, потеряла большое количество вооружения и личного состава и была отведена в тыл. Точно не известно, что произошло в тот день с лейтенантом Ситниковым, но по какой-то причине его посчитали погибшим и сообщили об этом его жене. Но оказалось, что он всё-таки остался в живых! После сбора частей дивизии и приведения их в порядок 193 сд была брошена 21 июля в наступление на Лебяжье. Пошёл в новый бой и выживший в предыдущем лейтенант Ситников. Во второй раз судьба его уже не пощадила. В бою под Лебяжьем он погиб.
В августе 1942-го жена лейтенанта Ситникова получила короткое письмо-записку, которое, увы, стало для семьи и потомков последним упоминанием о муже, отце и деде. Письмо написал его сослуживец и бывший коллега-учитель в гражданской жизни И. Юрьев, с которым они вместе работали до войны в школе села Терновое Хоботовского (ныне — Мичуринского) района, были в военном училище в Тамбове, а потом и на фронте. Очевидно, стремясь опровергнуть сообщение о гибели А. К. Ситникова, появившееся в результате штабной неразберихи и большого количества пропавшего без вести личного состава после первого боя, Юрьев написал: «Ситников А. К. 13/VII убитым быть не мог, т. к. я его видел своими глазами 22/VII и говорил с ним в селе Лебяжьем Воронежской области. Так что здесь вышло какое-то недоразумение».
В отсутствие каких-либо документов дивизии это дошедшее до нас свидетельство стало единственным источником, пролившим тонкий лучик света на судьбу одного из многих военнослужащих 193 сд. К сожалению, на этом достоверность кончается. Остаются память и предположения. В письме ко мне внук погибшего лейтенанта написал:
«Нужна ли мне правда? Да! Как вы правильно заметили, в этой правде, какая б она ни была, нет вины простых солдат. Даже в трусости и страхе я не имею права кого-то обвинять! Мы же не знаем с вами, как мы бы повели себя на месте тех солдат и офицеров. В аду, думаю, всем страшно! Дед, например, никого не просил отправлять его в Лебяжье или еще куда-то, но, тем не менее, вытерпел все, что на него свалилось. А свалилось, как я сейчас понимаю, ох как немало! Он любил, очень любил свою семью, жену, детей. Кое-что вы почитаете из его писем и все поймете. Он любил свою работу учителя. Эта профессия далась ему с большим трудом: несколько раз он поступал в институт, и его оттуда отчисляли. Потому что его отец — раскулаченный и сосланный в Сибирь враг народа (имел лошадь и вообще жил небедно). Так вот, некая дама в кожанке и красной косынке по имени Катя Павлова никак не давала деду покоя: как только он поступал в институт, тут же строчился очередной донос о его происхождении. Вот пусть Кате Павловой и будет стыдно! У деда были причины, скажем мягко, не сильно любить советскую власть. Но воевал честно, не за нее, скорее, а за семью свою (можно понять из писем), за дело свое.
Совершенно нет желания делать из деда героя, как делают из себя, например, ваши оппоненты в споре о том, чьи останки они нашли у церкви в Лебяжьем. Для меня он просто родной человек. Какую бы правду о нем я не услышал, мне не в чем будет его упрекнуть. Мне просто очень жаль его и как родственника, и как просто человека с нелегкой судьбой, не потерявшего при этом веру (в том числе — и в Победу!) и любовь. Не хочу, чтобы о нем забыли. А знать мне хочется именно правду, а не очередные выдумки… Итак про эти бои столько лет предпочитали молчать! Ведь для высших армейских чинов, для которых война — это профессия, такой бардак, который царил там в июле 42-го, действительно должен был бы казаться позором. Вот им нужны герои! А мне — просто память. И память правдивая, а не фантастико-героическая!
