Франсуа Равальяк, убеждавший себя в том, что действует исключительно с целью предотвратить войну между королем и папой, то же самое с неизменным упорством повторял и на допросах. Его спокойная уверенность в том, что он был призван покарать короля-отступника, а также отсутствие у него малейших признаков раскаяния особенно возмущали судей. В ходе многочисленных допросов он раз за разом повторял, что действовал исключительно по собственному побуждению и что у него не было сообщников. Даже под пытками он не сообщал ничего другого и лишь громко кричал от боли.
В день казни, 27 мая 1610 года, с утра его вновь подвергли допросу с пристрастием, а затем раздробили ноги с помощью испанского башмака и потащили на Гревскую площадь. Для Равальяка, своим поступком желавшего заслужить славный венец мученика за веру, признательность современников и вечную память благодарного потомства, неприятной неожиданностью явилась реакция окружающих. Даже в тюрьме при виде его другие заключенные улюлюкали и осыпали его бранью: «Предатель! Собака!» На подступах к эшафоту стражникам с большим трудом удавалось сдерживать толпу, яростно бросавшуюся на него. На месте казни палач в течение полутора часов пытал Равальяка, вырывая из его тела раскаленными щипцами куски плоти и поливая его открытые раны расплавленным свинцом и кипящей смолой. В последний раз у него спросили имена его сообщников. И опять он, не желая в смертный час ложью навечно погубить свою душу, заявил, что действовал в одиночку, и ему условно отпустили его грехи. Затем приступили к его четвертованию с помощью четырех лошадей. Эта ужасная казнь продолжалась еще час. По свидетельству очевидца, каждый из присутствовавших норовил помочь палачам, некоторые даже впрягались вместе с лошадьми, тянувшими цареубийцу за конечности в разные стороны. Его тело толпа буквально разорвала на куски, которые для поругания таскали по улицам, пиная и топча их ногами, так что даже голова стала плоской, как блин. В руках у палача, который должен был сжечь тело казненного, осталась только его окровавленная рубашка. Отдельные куски трупа сжигали в различных концах города. Даже королева будто бы видела, как швейцарские гвардейцы в самом Лувре подвергали экзекуции куски плоти цареубийцы.
Описание казни Равальяка приведено здесь не для того, чтобы посмаковать сцену насилия, но единственно с целью показать, что этот несчастный, к тому же психически, видимо, не вполне здоровый человек, сполна получил за содеянное, и теперь мы, без гнева и пристрастия, можем констатировать: Франсуа Равальяк, несостоявшийся монах и учитель и вообще несостоявшийся в жизни человек, оказал огромную услугу Генриху IV Французскому, остановив его у самой черты, за которой, проживи он еще хотя бы несколько месяцев, его ожидала бы совсем иная слава, нежели та, которую он обрел. В истории Франции не было бы Генриха Великого, «доброго короля Анри», одного из самых популярных (а по мнению многих — самого популярного) французских королей. Война, в которую Генрих IV готовился ввергнуть страну, оказалась бы долгой, трудной и кровопролитной — как это и было в ходе начавшейся спустя восемь лет Тридцатилетней войны, а ведь тогда политикой Франции руководил гениальный Ришелье, а не Генрих Наваррский, в своих поступках всегда руководствовавшийся… Впрочем, вы уже знаете, чем он руководствовался. Мне могут возразить, что не будь Равальяка, нашелся бы кто-нибудь другой. Скорее всего, да, но раз уж жребий выпал на Равальяка, ему и слава.
Между тем шла подготовка к погребению Генриха IV. Кому-то пришло в голову, что было бы нехорошо хоронить Бурбона в королевской усыпальнице Сен-Дени, пока последний Валуа не обрел там место своего вечного упокоения. Бренные останки Генриха III изъяли из крипты в Компьене и перенесли в Сен-Дени. Эта церемония перезахоронения состоялась ровно за десять дней до помпезных похорон Генриха IV. Так сбылось предсказание, над которым часто потешался Беарнец: его похоронили через десять дней после Генриха III.
Тело Генриха IV пролежало в могиле до 1793 года, когда оно подверглось осквернению. В тот год восставшие якобинцы и санкюлоты вскрыли его гроб. Оказалось, что тело Генриха IV хорошо сохранилось. Его, вытащив из гроба, прислонили к церковной колонне и отдали на поругание толпе. Один санкюлот отрезал у покойного короля усы, а его кощунственная соучастница отхлестала якобы любимого народом короля по мертвому лицу и швырнула бренные останки на землю. Вдоволь поглумившись над мертвецом, расколов ему череп, его сбросили в общую могилу. Из реликвария в коллеже Ла-Флеш извлекли сердце Генриха IV и сожгли. От «доброго короля Анри» не осталось ничего.
Эпилог Жизнь после смерти
Гибель Генриха IV потрясла всю Францию, оплакавшую государя, которому при жизни довелось изведать самое разное отношение к себе. Воспоминания о его трагической кончине глубоко укоренились в народной традиции в течение первой половины XVII века. В бурные годы, последовавшие за его убийством, Генриху IV простили и непостоянство его характера, и его необузданные страсти. Народ запомнил его как человека, обещавшего, что у каждого крестьянина будет огонь в очаге и курица в горшке. Он был мужчина, а не слабак, отличался жизнелюбием и простотой в общении. Он не был самозваным божеством, с небес спустившимся на грешную землю. Его обаяние было столь же велико, как и его недостатки.
Однако Генрих IV легенды мало имел общего с реальным королем Франции и Наварры. Его репутация была обусловлена главным образом ничтожностью его преемников. После смерти Генриха IV, в период регентства Марии Медичи, возобновились беспорядки. Кончини и испанская партия на время восторжествовали. Военная казна была разграблена окружением королевы и представителями знати, вновь восставшей против королевской власти, ослабленной после отстранения от должностей прежних советников короля, таких как Сюлли, получивший отставку и ставший частным лицом в 1611 году. В религиозном плане веротерпимость, проводившаяся Генрихом IV, грозила Франции внутренним расколом, который вскоре стал реальностью. Собственный зять Сюлли герцог Роган представлял для национального единства угрозу, сопоставимую с той, которая в свое время исходила от Гизов. Ришелье решал эту проблему тем, что, поддерживая конфессиональную свободу протестантов, всячески ограничивал их политические амбиции. Окончательно результаты религиозной политики Генриха IV были ликвидированы Людовиком XIV, отменившим Нантский эдикт — этот акт наглядно продемонстрировал, что религиозный фанатизм не умер и спустя десятилетия после гибели Беарнца.
Смерть Генриха IV, показавшаяся современникам катастрофой, поскольку за ней последовали ушедшие, казалось бы, навсегда в прошлое беспорядки, заслуживает, на наш взгляд, по возможности более беспристрастного, даже отстраненного суждения. Если бы король не был убит, он ввергнул бы Францию в рискованную войну, в которой страна, возможно, погибла бы. Пролив собственную кровь, он стал сверхчеловеком, мучеником фанатизма, благодаря чему казался менее жестким абсолютизм, проводником которого он являлся, умело маскируя его своим добродушием и иронией. Генрих IV первым начал злоупотреблять фискальной системой, когда королевское усмотрение превалировало над народным согласием. Монархия обрела свою силу, злоупотребление которой и привело к ее падению в 1789 году.
