Он последовал за мной, как послушный ребенок.
– Утри слезы, – велел я. – Мы идем на площадь.Скоро рассвет.
Спускаясь по каменной лестнице, он взял меня за руку.
Я обнял его, защищая от резкого ветра.
– Мастер, – взмолился он, – они же были плохими,правда? Ты точно знаешь?
– Все до единого, – ответил я. – Но люди подчасбывают одновременно и плохими и хорошими. Кто я такой, чтобы выбирать? Но я самрешаю, кем стоит утолить жажду. Разве Бьянка хорошая? И разве она плохая?
– Мастер, – спросил он, – если я выпью кровьплохого человека, то стану таким, как ты?
Мы стояли у запертых дверей собора Сан-Марко. С моря дулбезжалостный ветер. Я поплотнее запахнул вокруг Амадео свой плащ, и мальчикприжался головой к моей груди.
– Нет, дитя мое, – отозвался я, – ритуалбесконечно сложнее.
– Ты должен передать мне свою кровь, правда, Мастер? –спросил он, поднимая растрепанную голову, и сквозь прозрачные слезы взглянулмне прямо в глаза.
Я промолчал и лишь крепче прижал его к себе.
– Мастер, – не умолкал Амадео, – давным-давно, вдалекой стране, где я жил до нашей встречи, меня называли рабом Божьим. Я плохопомню подробности, и нам обоим известно, что вряд ли когда-нибудь вспомню. Норабами Божьими называли людей, полностью посвятивших себя Богу. Больше их ничтоне волновало – ни издевки, ни голод, ни бесконечный смех, ни лютый мороз. Яхорошо помню, что в те времена был рабом Божьим.
– Но ты писал картины, Амадео, чудесные иконы...
– Мастер, послушай меня, – настаивал он. – Что быя ни делал, я был рабом Божьим, а сейчас я стану твоим рабом. – Он сделалпаузу и прижался ко мне покрепче, скрываясь от усиливавшегося ветра. На скалынадвигался туман. Со стороны гавани доносился шум.
Я хотел было заговорить, но Амадео поднял руку и сделалзнак, призывавший к молчанию. Упрямый и сильный, невероятно соблазнительный, онпринадлежал только мне.
– Мастер, – продолжал он, – сделай это, когдазахочешь. Я умею хранить тайны. Я терпелив. Сделай это, когда захочешь и какзахочешь.
– Иди домой, Амадео, – чуть поразмыслив над егословами, велел я. – Как видишь, солнце уже близко, а мне придется уйти дорассвета.
Он задумчиво кивнул, словно впервые придал значение моемудневному отсутствию. Не представляю, почему до сих пор он ни разу не задумалсяоб этом.
– Иди домой, учись, беседуй с мальчиками, следи за младшими.Если ты способен перейти от кровавого пира к детскому смеху, то вечером всебудет кончено. Ты станешь таким, как я.
Я смотрел, как он скрывается в тумане, направляясь к каналу,чтобы взять гондолу и вернуться домой.
– Раб Божий, – прошептал я вслух, чтобы ощутитьзвучание этих слов. – Раб Божий. В жалком монастыре, где ты писалсвященные картины, тебя убедили, что смысл жизни только в жертвоприношении иболи. И в окружающем меня волшебстве ты видишь подобие жгучего очищения. Радинего ты отворачиваешься от богатства венецианской жизни, от всего, чем владеютлюди.
Но разве он достаточно знает жизнь, чтобы принять стольсудьбоносное решение? Сможет ли он навсегда отказаться от солнца?
Ответа не было. Его решение не имело значения. Потому что явынес свое.
Что до блистательной Бьянки, то с тех пор я больше не имелдоступа к ее мыслям, словно она, как хитрая ведьма, знала особый секрет. Номеру ее преданности, любви и дружбы мне суждено было познать сполна.
Глава 21
Дневные часы я проводил в принадлежавшем мне необитаемомпалаццо, где в потайной комнате чуть выше уровня воды стоял красивый гранитныйсаркофаг.
Комната – великолепная маленькая камера – была отделаназолотом, а ведущая в основные помещения лестница заканчивалась дверью, неподдававшейся никому, кроме меня.
Выходя из палаццо, нужно было спуститься по ступенькам прямок каналу – но это касалось тех, кто ступал по земле.
Много месяцев назад я заказал второй саркофаг, не менеетяжелый и столь же красивый, чтобы в этих покоях могли отдыхать два вампира. Втой позолоченной спальне я и проснулся на следующую ночь.
И мгновенно понял, что в настоящем моем доме переполох. Доменя доносились завывания малышей и отчаянные молитвы Бьянки. Под моей крышейпролилась кровь.
Я, конечно, решил, что причиной послужило убийствофлорентинцев, и, несясь к палаццо, проклинал себя за то, что не позаботилсяскрыть следы преступления.
Но выяснилось, что флорентинцы не имели никакого отношения ксобытиям дня.
Сбегая по лестнице с крыши, я уже знал, что в мой домворвался пьяный лорд с Британских островов, отличавшийся неуемной жестокостью.Он питал к Амадео запретную страсть, разгоревшуюся во время флирта, затеянноготем в мое отсутствие.
К своему ужасу, я понял также, что бессовестный британец,лорд Гарлек, ожидая столкновения с Амадео, бессердечно и бесцельно убилсемилетних детей.
Естественно, Амадео в совершенстве владел шпагой и кинжалом.Он встретил англичанина с оружием в руках и дал ему достойный отпор. Но передсмертью лорд Гарлек успел исполосовать его лицо и руки отравленным клинком.
В спальне я обнаружил Амадео в предсмертном горячечномбреду, священников и Бьянку, обтиравшую раненого прохладным полотенцем.
Повсюду горели свечи. Амадео лежал на кровати во вчерашнейодежде – один рукав был отрезан, чтобы добраться до нанесенной раны.
Риккардо рыдал. Учителя утирали слезы. Амадео ужепричастили. Все ждали конца.
Бьянка повернулась мне навстречу. Ее прелестное платье былов крови. Бледная, она подошла и схватила меня за рукав.
– Он уже несколько часов борется, – рассказалаона. – У него видения. Он пересек широкое море и узрел чудесный небесныйгород. Он увидел, что все на свете соткано из любви. Представляешь?
– Да, – ответил я.
– Судя по описанию, это город, созданный из стекла и любви,как все живое. Он увидел священников из родной страны, но они сказали, что емуеще не время попасть в тот город, и отослали его обратно.
Она воззвала ко мне:
– Они ведь правы? Ему еще рано умирать!
Я не ответил.
Бьянка вернулась к Амадео.
Я стоял сзади и смотрел, как она вытирает ему лоб.
– Амадео, – спокойно и твердо позвала она, – дыши,ради меня, ради твоего Мастера. Ради меня.
