так слаб и так безучастен к судьбе народа? Ведь он не маньчжур, а китаец. Его власть чужда китайцам. Когда тайпины подошли к Тяньцзиню, то приказчики, работники и купцы отковали себе оружье и вышли защищать свой торговый город от разорителей. Здесь не чувствуется ничего подобного. Хотя быть не может, как говорят знатоки, военные и миссионеры, чтобы в Кантоне и в его окрестностях не возникали заговоры с целью оказать сопротивление иностранцам. Власть Е подточена огромной торговлей Гонконга с Кантоном. Товары со всего мира, доставляемые на европейских кораблях, хлынули в Кантон и через него во всю страну, побеждая предрассудки и подтачивая власть династии лучше, чем повстанцы с ружьями. Иностранцы действовали не только торговлей… А эксплуатация патриотизма даже в Китае имеет свой предел.
Элгина разбирала оторопь, похожая на ужас, от сознания того, что тут начнется, в таком людском месиве.
Элгин уже не смотрел на каменные стены и форты и на гнутые крыши ямыней за ними, на возвышенностях застенного города. Перед ним флот, встающий линиями, море лачуг и складов, город, расползающийся во все стороны, а на самом берегу множество стариков, детей, женщин и взрослых мужчин, словно весь миллионный Кантон вышел на берег, заполнил причалы, лодки, крыши домов, чтобы видеть, как выстраиваются для бомбардировки их города великие эскадры.
На Хонане слышен стук железа в кузницах и крики разносчиков. По эскадре от судна к судну ходят лодки торговцев, предлагают фрукты, сласти, разную мелочь, рыбу, живую птицу и поросят. На других лодках целые выставки разноцветных мануфактур.
— Посмотрите, какое всюду движение, какое трудолюбие видно! — говорит Эллиот. — Но для обновления Китая нет людей. Власти Китая всегда искренне желали для своего народа спокойствия и процветания и постарались все предусмотреть. У них все предопределено. Это началось давно, устоялось и было подтверждено великими философами и религией. Поэтому в народе не могут развиваться личности. У этой прекрасной нации нет людей с современным государственным мышлением. Истины и открытия былого не обогащают их.
Эллиот поднес к глазам бинокль, оглядывая все, что происходит на Жемчужной. Бинокль замер в его руках. Он всматривался в какое-то судно, которое, казалось, стоит не на воде, а прямо на суше кантонского берега, оно как бы выброшено на городскую отмель. Это канонерка отряда Эллиота, и вокруг нее толпа китайцев.
— Что там происходит? — не вытерпел Элгин.
— Наша канонерка «Дрейк», командир Артур, на мели у самого Кантона.
— Около нее китайцы?
— Да, — спокойно сказал Эллиот. Он не стал менять курса.
— «Дрейк» на берегу?
— Нет, «Дрейк» на воде. Отсюда только кажется, что на берегу. Канонерка недалеко от берега; она на мели. Все будет хорошо. Сейчас снимут.
Шлюпки с канонерки завозили якоря, на палубе крутили шпили, но судно сидело крепко. Капитан вышел на нос канонерки. Его светлые, не покрытые фуражкой волосы поблескивали на солнце, как зеркальце.
Подать помощь? Опасность? Но тогда Артур подал бы сигналы. Командир канонерки на что-то надеялся. Он спокоен, вылез на своем судне чуть ли не на неприятельский берег.
Канонерка посла безучастно продолжала свой ход.
* * *
— Эу! — крикнул командир канонерки лейтенант Артур, обращаясь к толпе китайцев, и поднял руку. Судно не стягивается, а уже пора быть на месте. Он заметил проходившую канонерку под флагом посла, но обратился за помощью не к ней. Скоро пройдет адмирал, и все корабли должны быть выстроены линиями для начала бомбардировки.
— Надо пиджен! Чин-чин! — кричал Артур, стоя на самом носу судна над водой, как на доске от качелей, на виду у всего Кантона, на глазах бедных горожан, кули, лодочников и множества детей. — Иди сюда! — подозвал Артур китайца на лодке. Китаец кормовым веслом сделал несколько движений к борту. — Надо кули!
— Моя ноу кули. Моя одна штука хозяин. Капитейна кули надо? Много штуки кули, — махнул китаец на толпу у кромки воды.
— Эй… кули! Лайла-ма! Пиджен[61] надо, много кусок кули. Гуд пиджен! Кули много штука надо! Ноу фулоо намбер ван![62] — прокричал Артур. Китайцы стали залезать в лодки. Многие толпой вроссыпь побрели по воде, вскоре оказались у канонерки и окружили ее.
Артур скомканной панамой вытер пот на шее. Он стоял на баке среди бухт канатов, цепей, плехтов, окруженный выбившимися из сил босыми лохматыми матросами. Некоторые из его людей оставались в шлюпках, ожидая, что им опять отдадут команду. Перепробовали все средства. Завезенные якоря не держали, по илистому дну легко приползали обратно на мель, а канонерка не трогалась с места.
Китайцы стали залезать на палубу канонерки. Коренастый кули снял куртку и повесил ее, перекинув, на пушечный ствол, а шляпу надел на конец дула. Китайцы взялись за деревья, которые подали матросы, и стали подводить их под борта, привезли с берега бревна и, стоя в воде, начали раскачивать судно, а несколько лодок потянули вместе со шлюпками канат, от которого, как ветви, отходили концы во все стороны. За них ухватилось множество народу. Канонерка зашуршала и сползла с мели, а китайцы, довольные, что работа хорошо окончилась, побрели к берегу, кивая и улыбаясь матросам. С корабля подали им ящик сухарей, и тут началась драка. Вскоре все кули ушли на берег.
— Чинк, наш капитан ноу фуло намбер ван! — объяснил матрос китайцу, который укладывал веревки на палубе. — Наш мастер[63] — фуло, он-то и есть фуло намбер ван[64], напоказ городу велели держать такие пары, а он показал курс, канонерка разогналась среди мелей… и врезалась… без пиджен кули не снялись бы долго. Понял?
— Шибко понял!
Китаец пошел по трапу, но вспомнил, что его куртка висит на пушке, и вернулся.
— С радости забыл? — спросил матрос.
Коммодор Чарльз Эллиот с видом некоторого превосходства наблюдал за чрезвычайным послом. Проходили мимо пригорода и пристаней, усеянных множеством детей. Это те, кому некуда уходить. Они молчали и смотрели внимательно, словно хотели о чем-то спросить. Посол опустил плечи, он осунулся, как джентльмен, которому грозит потеря состояния.
— The trip seemed to have made you sad?[65] — спросил Эллиот с оттенком снисходительности, как новичка, которому впервые в жизни дано оружье и велено стрелять в человека.
— Yes, — несколько оживая и принимая свой обычный вид, ответил посол. — I am sad, because when I look at this town I feel that I am earning for myself a place in the litany, immediately after «plague, pestilence and famine»[66].
Но что же делать? Спасение уже невозможно, теперь начинать что-то другое поздно. Что начато,
