обстоятельствах обвиняемая поступила к вам в услужение.
Герцогиня де Бопертюи (едва слышно, так, что мы с трудом разбираем ее слова):
— Одна из моих горничных, м-ль Дезире Бюисон, захотела вернуться на родину; мне понадобилась верная особа, на которую я могла бы положиться, и Дезире порекомендовала мне госпожу Фово. Ее несчастное положение возбуждало живейшее участие. Правда, она не привыкла служить, но зато можно было положиться на ее верность и усердие, и она…
(Герцогиня от слабости не может продолжать; ее голова откидывается на спинку кресла. Герцог достает из кармана пузырек, накапывает из него несколько капель на платок и дает понюхать жене.)
Председатель:
— Теперь, герцогиня, вы сможете продолжать?
Герцогиня:
— Да. Итак, я согласилась взять Марию Фово, несмотря на ее неопытность. Я не могла ею нахвалиться и часто говорила ей, что очень довольна ею.
(Говоря это почти угасающим голосом, герцогиня поворачивается к подсудимой, которая с рыданиями закрывает лицо руками.)
Председатель:
— Боюсь, герцогиня, как бы допрос не утомил вас слишком.
Герцогиня (еще более слабым голосом):
— Не знаю, от действия ли холода или от перемены места… но как только меня вынесли из дому, я чувствую странную дрожь… Но потрудитесь спрашивать… милостивый государь… постараюсь ответить. Если я… несмотря на предостережения докторов явилась сюда… то потому только, что хотела показать, чего бы это мне ни стоило… в пользу Марии.
(Сенсация.)
Председатель:
— Но вы, конечно, знаете, герцогиня, что Мария Фово обвиняется в покушении отравить вас? Слава Богу, дело окончилось только покушением; однако, многие обстоятельства, по-видимому, доказывают, что Мария Фово виновна в ужасном преступлении.
Герцогиня:
— Чтобы она могла сделать это, она должна быть чудовищной лицемеркой. Я не могу этому поверить. Ее усердие, ее привязанность ко мне ни на минуту не ослабевали, и, кроме того, находясь уже в тюрьме, Мария доказала мне свою преданность и верность до такой степени, что я способна была бы простить ей даже преступление… если она его сделала. (С усилием поворачиваясь в сторону подсудимой.) Вы понимаете меня… моя бедная Мария…
(Произнося последние слова, вызывающие снова сенсацию, герцогиня дрожит всем телом.)
Председатель:
— Я должен признать, герцогиня, что ваши показания благоприятны для подсудимой, что касается видимой преданности и усердия с ее стороны. Но я должен также сообщить вам о некоторых признаниях Марии Фово. Так, сегодня на суде она заявила, что хлопотала о поступлении на место Дезире Бюисон с целью войти в ваш дом и отомстить.
Герцогиня:
— Отомстить? Кому, милостивый государь?
Председатель:
— Вам и вашей семье, герцогиня.
Герцогиня (с глубоким изумлением):
— Мстить мне и моей семье?! Но какое зло мы ей сделали? (Поворачиваясь к подсудимой.) Мстить мне, Мария? Что я вам сделала? Все время, пока вы жили у меня, я старалась доказать вам, как довольна вами, а раньше я вас не знала.
(Герцогине снова дурно; ее мать и муж хлопочут возле нее.)
Председатель (Марин Фово):
— Вы слышите ответ герцогини? Неужели и теперь вы будете настаивать на вашей отвратительной лжи?
Мария Фово:
— Я сказала правду.
(Негодующий ропот.)
Герцогиня:
— Г-п председатель… я могу утверждать лишь одно: я не поверю… что Мария совершила такое ужасное преступление… если даже она при мне возведет его на себя. Но это новое волнение… я изнемогаю…
(Герцогине опять дурно, и герцог, не перестающий все время проливать слезы, суетится возле нее. Ее бледность сменяется зловещей синевой.)
Председатель:
— Герцогиня так утомилась, что я ограничусь только одним-двумя самыми важными вопросами. На предварительном следствии было установлено, и сама подсудимая показала, что никто кроме нее не подавал питья герцогине. Суду необходимо знать, не припоминает ли герцогиня каких-либо особенностей на этот счет?
Герцогиня (едва слышно):
— Я совсем обессилела… мне кажется, будто ледяной холод доходит до сердца… по постараюсь припомнить…
(Герцог, желая подкрепить жену, достает пузырек, капает несколько капель на платок, дает понюхать и смачивает ее губы.)
Председатель:
— Я не хочу больше злоупотреблять вашим великодушием, герцогиня, и прошу ответить мне точно лишь на следующий вопрос: была ли Мария Фово единственным лицом, из чьих рук вы принимали питье, и одна ли она приготовляла его, только она одна?
Герцогиня (умирающим голосом и с усилием):
— Я имела привычку… принимать все… только из рук Марии… Это… была… фантазия… больной… и я…
(Больше ничего нельзя расслышать. Слова герцогини вдруг замирают на ее губах; голова свешивается на грудь, и судорога сводит все ее члены. Княгиня де Морсен подбегает к дочери, герцог бросается к жене и кричит раздирающим голосом):
— Помогите! Умирает! Боже мой! Она умирает!
(При этих словах ужас охватывает присутствующих, поднимается страшная суматоха. Публика в смятении вскакивает с мест; даже суд поддается общей тревоге и также встает. В это время Мария Фово и Клеманс Дюваль, без помехи со стороны стражи, также впезанно оставляют свою скамью и бегут на помощь к герцогине.)
В эту минуту в зале чей-то женский голос громко произносит следующие слова, смысла которых мы не понимаем:
— Вот опять вы втроем собрались все вместе! Вспомните улицу Сент-Авуа!
Мы бы не поместили этого частного обстоятельства в нашем отчете, если бы в эту минуту, смотря на группу, которая окружила умирающую герцогиню, мы не увидели бы, как при этих словах Клеманс Дюваль и Мария Фово вдруг затрепетали и, с ужасом взглянув друг на друга, внезапно упали на колени, как бы раздавленные какой-то страшной мыслью.
Повторяем, мы упоминаем об этой подробности с большой осторожностью, как о нашем личном впечатлении. Мы могли ошибиться относительно действия этих загадочных слов на подсудимых. Могла быть другая причина и, наконец, эти слова могли и не дойти до ушей Марии Фово и Клеманс Дюваль, потому что мы случайно, и, может быть, только мы одни, уловили их среди невообразимого смятения, вызванного агонией герцогини де Бопертюи.
Но вот раздаются звонок и голос председателя. Жандармы поднимают подсудимых и отводят их на места, где им делается дурно. В эту минуту председатель кричит взволнованным голосом:
— Пропустите, пропустите доктора Оливье!
Искусный врач, находившийся в зале, с трудом отстраняет родных герцогини, которые столпились вокруг нее. Он берет ее руку, щупает пульс, с тревогой выслушивает сердце.
Гробовая тишина сменяет гул и шум; кажется, что все притаили дыхание в ожидании приговора жизни или смерти.
Через несколько секунд невыразимой тревоги г-н Оливье обращается к суду, бледный, глубоко взволнованный, и говорит глухим голосом:
— Г-н председатель, к несчастью, нет никакой надежды: герцогиня де Бопертюи перестала жить.
Невозможно передать изумление, ужас, охватившие публику при этих словах доктора. Мария Фово приходит в страшное исступление, испускает
