евреи занимались бизнесом, мадьяры — государственным управлением. По переписи 1910 г., 76 % евреев считали мадьярский своим родным языком, многие переиначили свои фамилии на мадьярский лад, некоторые вели активную борьбу против «этнических чужаков» (румын и сербов). Ассимиляция шла на всех парах, но лишь до поры до времени (Karady, 1997).
Первая трещина в этой идиллии появилась в 1918 г. Мадьяры стали главной силой в новообразованном государстве и уже не нуждались в помощи космополитических союзников. Они создали свое органическое государство; однако это государство преследовали внешние угрозы. Зловещая триада режима Белы Куна — Советский Союз, местные большевики и евреи — виделась виновниками ужасов 1919 г. Новая Венгрия была экономически слаба и нуждалась в развитии, но экономика была в руках евреев, а не национального капитала. Так евреи из союзников превратились в главных врагов. Националисты сделали поворот на 180 градусов — ассимиляция была заменена «диссимиляцией», отторжением евреев от нации. В 1920-е поток антиеврейских инвектив захлестнул литературу и журналистику — от романов до памфлетов (Ozsvath, 1997). Эта стремительная метаморфоза подчеркивает роль геополитики в формировании национального сознания. Одна геополитическая ситуация способствовала созданию этнически терпимого государства, другая стала спусковым крючком этнических чисток.
К 1930 г. в Венгрии проживало лишь полмиллиона евреев, или 5,1 % населения, причем цифра эта постоянно уменьшалась. Но их локальная концентрация была высокой. 20 % евреев жили в Будапеште, из них 40 % занимались торговлей и банковской деятельностью. В банковском деле цифры были особенно впечатляющими — 80 % всех банкиров имели еврейское происхождение. 38 % хозяев горнорудных предприятий были евреями (пятая часть управленцев тоже евреи), евреям принадлежали 12 % заводов и фабрик в стране (евреи также составили 39 % в инженерно-управленческом звене). 62 % коммерции и 47 % производств со штатом свыше 20 человек в стране сосредоточили в своих руках евреи. Эти цифры поражали воображение. Половина национального достояния Венгрии принадлежала евреям. Финансовый капитал был еврейским на четыре пятых!
Многие престижные профессии были монополизированы евреями: 60 % врачей, 51 % адвокатов, 34 % журналистов, 30 % инженеров. Среди университетской профессуры евреи были представлены не так значительно, поскольку во всем общественном секторе их было не более 2 %. Лишь 7 % евреев были промышленными рабочими, 2,5 % работали на транспорте, и ничтожные 0,3 % были заняты в сельском хозяйстве (Szöllösi-Janze, 1989: 58–60).
Как пишет Мендельсон (Mendelhson, 1983: 92): «На беду свою или на радость, венгерские евреи стойко ассоциировались с капитализмом, буржуазией, западниками и урбанистами. У противников капитализма и урбанизации не было причин ими восхищаться».
Подобная конфронтация вела к усилению этно-социальных противоречий, игравших на руку ненавистникам инородческого, то есть еврейского «засилья». По линии этого разлома возникло размежевание: мадьяры и немцы выступали как государственники, поскольку это было их государство, еврейский же (и не только еврейский) капитал ориентировался на рыночную международную экономику, к чему их подталкивал социальный опыт. Эти два противоречия, касающиеся нации и государства, и стали питательной средой для роста мадьярского и немецкого фашизма, требующего сильного национального государства для защиты от «инородческой эксплуатации».
Однако обратимся напрямую к вопросу о классовом составе фашизма. Чаще всего его объяснения звучат прямолинейноматериалистически. Фашизм якобы породила «пролетаризация среднего класса» и «перепроизводство интеллектуалов» (Janos, 1970: 210–211; Nagy-Talavera, 1970: 69; Rothschild, 1974: 178, 308; Vago 1975: 320; 1987: 286). Утверждается, что бурное развитие университетского образования привело к нехватке рабочих мест. В результате студенты и невостребованные специалисты начали протестовать, а поскольку большинство из них принадлежало к семьям среднего класса, протест их был не левым, а правым. Еврейских студентов было много, их шансы на карьеру были значительно лучше, что привело к взрыву антисемитских и фашистских настроений, — пишут британские дипломаты (Vago, 1975). Евреи повсюду захватывали лучшие места, и это вызывало раздражение национального среднего класса, — подтверждает Ротшильд (Rotschild, 1974: 196). Справедливо ли это?
«Перепроизводство» было неизбежным в первые годы после войны, когда венгерские госслужащие, офицеры и студенты были вынуждены вернуться на свою этническую родину, которая не могла обеспечить им работу по профессии. Такой же эффект могла дать и Великая депрессия. Тем не менее дефицит рабочих мест не может быть объяснением расцвета фашизма в конце 1930-х, когда экономика устойчиво росла (Barany, 1971). Экономическими благодетелями Венгрии стали немцы — главные потребители венгерского сельскохозяйственного продукта. Это дало право венгерским фашистам утверждать, что нацистская Германия спасла их от «паразитической тирании еврейской финансовой олигархии». Таким образом, если экономический коллапс и был причиной появления раннего венгерского фашизма, то его последующее развитие и превращение в массовое движение шло на фоне стабильного экономического роста.
Может ли тезис о «перепроизводстве» иметь отношение к радикальному органическому национализму и антисемитизму? Практически нет. Как и в Австрии (и снова за исключением студентов и некоторых профессий), венгерские фашисты вышли из тех социальных и профессиональных слоев, где никакого еврейского «засилья» не было. В среднем классе фашистами становились государственные чиновники и армейские офицеры, среди которых евреев быть попросту не могло. Уже в первые годы своего правления Хорти умиротворил правых, очистив от евреев и либералов государственную службу и образование, а также расширил школы и университеты и содержал огромный штат госслужащих, среди которых евреев быть не могло. Недовольство в государственном секторе занятости могло быть вызвано бюджетным кризисом во время Великой депрессии, но потом начался экономический рост. И при любой экономической погоде управленческий сектор был перенасыщен правыми радикалами, а в школах и университетах пестовался ультрапатриотический национализм, на котором и выросло молодое поколение фашистов. Преходящие экономические факторы, по-видимому, практически никак не повлияли на генезис фашизма.
В авангарде раннего фашизма стояли ветераны фронта, и важнейшим бастионом венгерского фашизма была и оставалась армия. Современники считали, что в конце 1930-х от 40 до 50 % военнослужащих были настроены профашистски (Джон Кейсер называет цифру 80–90 %). Одни говорили только об «офицерах», в словах других подразумевалось, что фашистами были и нижние чины. Всегда уточняли, что наиболее тяготеет к фашизму армейская молодежь. Кроме кадровой армии, были и так называемые «люмпен-гвардейцы» — парамилитарные отряды из бывших военнослужащих, поддерживавших фашизм. Впрочем, я не смог разыскать подробной информации по этой теме. В конце 1930-х армия не испытывала экономических затруднений, практически не было в ней и евреев. Армейский фашизм обязан своим возникновением другим факторам. Ультраправая этика и эстетика — восторг перед порядком, иерархией, дисциплиной — всегда по понятным причинам импонирует военным; однако венгерская армия оказалась более, чем какая-либо иная, уязвима для этого соблазна. Офицерский корпус по традиции рекрутировался в основном из контингента, склонного поддерживать национальное государство — госслужащих и людей свободных профессий, не связанных с производством или торговлей. В армии служило много немцев-швабов, включая 21 из 27 генералов в 1941 г. (Janos, 1982: 253). Таким
