ее ослепить. Но один только страх перед болью не может сделать стену такой дьявольски прочной.
— А что, если ее создала не Таша? Что, если эта стена была воздвигнута каким-нибудь врагом — Арунисом, например, перед его смертью?
— Тогда мы должны найти изъян в заклинании, создавшем ее. Всегда есть изъян, будь то всего лишь тонкая трещинка.
Она похлопала по скамейке рядом с собой. Пазел покачал головой.
— Я все еще тебе не доверяю, — сказал он.
— Небеса, какой сюрприз.
— Ты использовала Нилстоун для всевозможных заклинаний. И к тому же устроила треклятый бардак во всем мире.
Она ждала.
— Ты произнесла Заклинание Пробуждения, — сказал Пазел. — Ты создала таких существ, как Фелтруп и Мастер Мугстур.
— Раскрыла потенциал их душ, если быть точным.
— И убила всех людей Бали Адро с помощью чумы разума. Если быть точным.
— Это правда. Садись.
— Будь я проклят, если сяду. Ты чудовище. Это заклинание убивает моего лучшего друга, прямо сейчас. Оно причинило больше вреда, чем все треклятые зверства, которые Арунис сумел совершить за две тысячи лет.
Она поджала губы, размышляя:
— Трудно сказать.
Ее спокойствие было отвратительным. Это, подумал он, та самая волшебница, которая живет в голове Таши.
— Однако тебе следует кое-что узнать, — продолжала она. — Заклинание Пробуждения не было какой-то пустой шуткой, которую я решила сыграть с Алифросом. Это был последний тактический прием в долгой войне между магами. Возможно, ты слышал о Сатеке?
— Да, — сказал Пазел. — Тот, кто создал тот скипетр. Основатель Мзитрина, хотя сейчас они его ненавидят. Арунис призвал его дух, когда мы стояли на якоре в заливе Симджа.
Ее глаза расширились:
— Неужели? Это интересно... Но ты, возможно, не знаешь, что Сатек и Арунис охотились за одним и тем же призом.
— Божественностью, — сказал Пазел.
Эритусма кивнула.
— Итак, Рамачни тебе кое-что рассказал. Божественностью, да. И это наше великое несчастье, что Ночные Боги, верховные повелители уничтожения, давным-давно выбрали Алифрос в качестве своего рода испытательного полигона для своих учеников.
— Тогда и эта часть тоже правда, — сказал Пазел. — Арунис был их учеником. Ему было плевать на Алифрос, он просто должен был его уничтожить...
— В качестве экзамена, проверки. Сатек тоже пытался пройти это испытание. Это постоянный вызов Ночных Богов: очисти Алифрос от жизни, и мы сделаем тебя одним из нас, бессмертным и божественным. Но после неудачи Сатека они пошли на уступку. Если один из их учеников запустит полное уничтожение, но умрет до того, как оно завершится, он может задержаться в Агароте, Пограничном Королевстве, и все равно получить приз, если мир погибнет в течение столетия. Именно это и делает Арунис: сидит там, как в сейфе, наблюдая за ростом выпущенного им Роя и молясь, чтобы он убил нас всех.
Подход Сатека был несколько менее эффективным: он думал начать с уничтожения животной жизни — всей животной жизни, включая разумных существ, таких как люди и длому. С этой целью он запустил серию Чумных Кораблей из своей крепости в Манг-Мзине. В «Книге Старой Веры» эта история рассказана достаточно хорошо: как эти суда разошлись по Алифросу, нагруженные шкурами и шерстяными изделиями, вяленым мясом и зерном; и как в каждом из них, подобно безвкусному яду, был заложен зародыш чумы. Каждый из этих кораблей был своего рода пороховой бомбой, несущей болезни, и многие из них справлялись со своей работой довольно хорошо. Некоторые земли так и не восстановились. Но самым коварным грузом Чумных Кораблей были живые животные. Крысы, летучие мыши, птицы, дикие собаки. Их просто выпускали, порт за портом. Сатек, очень изобретательно, подстроил так, чтобы их болезнь не начинала убивать своих хозяев в течение нескольких лет, до тех пор, пока они не размножатся и не передадут дремлющее семя чумы своему потомству. Если бы это семя когда-нибудь проросло, оно бы распространилось подобно смертельному лесному пожару бешенства — и ни одно существо не было бы в безопасности. Вся паутина жизни на Алифросе была бы уничтожена за одно лето. Действительно, она почти исчезла.
По воле провидения, я вовремя обнаружила чуму — едва успела. Не было никакой надежды на медицинскую помощь. Мне пришлось бороться с ним магически, с помощью единственного чудовищного заклинания: величайшего из всех, что я когда-либо пробовала.
— Заклинания Пробуждения?
— Конечно. Болезнь Сатека поражала разум, поэтому мое заклинание должно было сначала достичь этих умов — тысяч из них, по всему Алифросу, без единого исключения. — Она посмотрела на него с внезапной свирепостью. — Я сама по себе великая волшебница — более великая, чем Арунис, более великая, чем Макадра, — но такое заклинание было бы мне не по силам, если бы не Нилстоун. Мне пришлось воспользоваться им, хотя я лучше, чем кто-либо другой, знала, как Камень искажает все благие намерения. Конечно, именно это и произошло. Каждое зараженное животное было изменено. Полное уничтожение было предотвращено, рождение проснувшихся животных — побочный эффект. Так же было разрушено сознание каждого человека на Юге.
— И оно все еще действует.
— Очевидно. Заклинание мне не подчиняется. Пока кто-нибудь не выкинет Нилстоун из Алифроса, оно будет действовать.
Пазел сел на скамейку. Ему было нелегко обрести дар речи:
— Ты спасла мир... и убила половину людей в мире.
Эритусма кивнула:
— Это был одно действие.
Удивление, ужас, головокружение. Пазел подумал о тол-ченни в их клетках в Масалыме, о грязных лесных стаях, о вонючей толпе в деревне у моря. Последние люди на Юге, безмозглые и обреченные. Как он мог разговаривать с женщиной, ответственной за это?
Как он вообще мог ее осуждать?
— Я думал, ты просто развлекалась, — сказал он. — Экспериментировала. Рамачни мог бы упомянуть, почему ты наложила это вонючее заклинание.
— Не мог, не нарушив своего обещания. Я приказала ему хранить это в тайне.
— Ну и зачем, во имя Питфайра, ты приказала?
Она проигнорировала его тон, на этот раз. На ее лице появилось странно нежное выражение.
— Я познакомилась с некоторыми из них, с пробужденными животными, которых создала. Однажды я призвала сокола спуститься с облаков, почувствовав, что в нем проснулся разум, и он подружился со мной и путешествовал со мной, пока не умер. Были и другие: ехидна, змея. — Она пристально посмотрела на него. — Я была почти совершенно бесстрашной: по-своему такой же урод природы, как и
