– Но ведь это были плохие ребята… разве не так? – озадачился Ли Отис.
В том-то и была вся соль. Плохой парень преследовал плохих ребят.
– А каково ваше участие? – спросил Элвин.
– Мой дядя Сэл ужасно разозлился, потому что тот прокурор, Суини, был его помощником, своим человеком в органах. Дядя Сэл выступил посредником в его сделке. Суини получил то, что хотел, его заказ выполнили, а в итоге он обрек организацию, услугами которой воспользовался, на большие неприятности.
– Я бы тоже разозлился, – пробурчал Мани.
– Так вот, Сэл убил Суини, – закончил я.
Шоковое молчание продлилось долгих пять секунд.
– И ты… ты видел, как он это сделал? – прервала его Эстер.
– Мне было одиннадцать лет. Я прятался за шторой в кабинете дяди. Я не знал, кем был тот парень. Но я видел, как в глазах Патрика Суини померк свет и из его тела ушла жизнь.
Снова последовало молчание, а меня захлестнуло сожаление. Я не хотел, чтобы Ли Отис Майн узнавал обо всех страшных и мерзких вещах в этом мире. Отец говорил, что все рано или поздно становятся свидетелями того, что им видеть не следовало бы. Но мне претило быть тем человеком, который открывал этому пареньку все эти гнусности.
– А почему вы нам это рассказали, Бенни? – тихо спросил Элвин; я его тоже шокировал.
– Потому что вы спросили, почему мы не можем вернуться домой, почему я так давлю на вас и почему мы не можем пропустить концерт в Чикаго, – ответил я. – Это мир, в котором мы живем. Это мир, который мне отлично известен, – постучал я по груди невредимой рукой. – В моем мире все замараны. Хорошие парни не такие уж хорошие. А плохие не всегда плохие. Справедливость вершится иным путем, и семья означает… защиту.
– И этот мир хорошо знает и Бо Джонсон, – сказал Мани. – И Рудольф Александер, и Джон Кеннеди, и Сальваторе Витале.
– То есть дело не в цвете кожи? – спросил Ли Отис.
Я беспомощно пожал плечами.
– Отчасти и в нем. Быть может. Но не только. Я не знаю, с кем и с чем мы имеем дело. Я знаю только одно: один я не в силах совладать с этим миром. В одиночку я вас защитить не смогу.
– Я все равно не понимаю.
– Он едет в Чикаго, чтобы вступить в мафию. Стать членом семьи, – заключил Мани. – Чтобы дядя Сэл смог убить нашего преследователя… кем бы он ни оказался.
Я еще раз убедился в уме и сообразительности Мани. И испытал облегчение оттого, что он так просто изложил самую суть. Рука Эстер ослабла.
– Там собирается комитет. Это целая процедура. Это не просто поплевать на ладонь и сказать: «Я теперь с вами», – пояснил я. – Сэл велел мне встретить его в Чикаго. И именно это я собираюсь сделать.
– Значит, ты хочешь, чтобы и я стала членом семьи, – ровным голосом произнесла Эстер.
Я должен был посмотреть на нее и наклонил голову, чтобы увидеть ее лицо.
– Ты поэтому женишься на мне? – спросила Эстер.
– Ты сама просила меня не миндальничать, – сказал я. – Такова реальность, Бейби Рут.
Она медленно, с мрачной торжественностью кивнула.
– Ты любишь меня, Бенни Ламент?
– Я люблю тебя, Эстер Майн. Я люблю тебя достаточно для того, чтобы сделать все необходимое. Теперь ты понимаешь?
– Что ж, теперь понимаю я, – сказал Мани.
Но Эстер не проронила ни слова.
– Вы думаете, это Александер их подослал? Тех парней, что в нас стреляли? И тех, кого убил Бо Джонсон? – спросил Элвин.
– Я не знаю.
– Они выглядели как гангстеры, – сказал Мани.
– Если это нападение как-то связано с мафией, то это не Сэл. Он бы убил меня до того, как отрезал палец. Сэл любил мою мать. И моего отца. Он бы ликвидировал меня, если бы понял, что этого не избежать, но пытать не стал бы. Он бы действовал быстро, и я был бы уже мертвецом.
– Они пытались вас убить, – возразил Мани. – Я видел это.
– А зачем отрезать мне палец?
– Чтобы ты не смог играть, – прошептала Эстер.
– Я не смог бы играть, только будучи мертвым, Бейби Рут. Так что цель они преследовали совсем другую. Они хотели совершить демонстративный акт. Или сделать так, чтобы весь инцидент выглядел как знак предупреждения. Они отрезали мне безымянный палец. Мое обручальное кольцо. Это похоже на что-то личное. Проявление расизма. Исступленного. Граничащего с безумием. И несет определенный посыл: «Белый пианист и негритянская певица атакованы. Мужчине отрезали палец с обручальным кольцом».
– Они хотели завуалировать истинные причины нападения под проявление расизма? – спросил Элвин.
– Может, эти парни из какой-нибудь организации типа «Корпорации убийств»? – предположил Ли Отис. – Может, их кто-то нанял…
– Что ж… теперь они мертвы, – удовлетворенно буркнул Мани.
* * *
В Чикаго мы остановились в отеле «Блэкстоун». Я получил прекрасный двухкомнатный номер и не делал секрета из того, кто делил его со мной. Расположенный на углу Мичиган-авеню и Бальбо-драйв, «Блэкстоун» представлял собой большой красный высотный отель, в котором любили останавливаться политики, гангстеры и шоумены. В его наполненных табачным дымом номерах вершились большие дела и заключались крупные сделки. Не случайно гостиницу прозвали «Отелем президентов». Частым гостем «Блэкстоуна» был Джон Кеннеди. И Рудольф Александер… Дядя Сэл и Тереза проживали в нем, когда приезжали в Чикаго навестить семью тети. А отец Терезы – Карлос Рейна – раз в месяц стригся в местной парикмахерской и, по слухам, даже проводил там встречи со своими младшими боссами, пока его парикмахер орудовал ножницами. Отец и дядя Сэл избегали парикмахерских после убийства Анастазии – предпочитали по мере надобности вызывать мастера в «Ла Виту».
Поначалу я хотел спрятаться в каком-нибудь захолустье на краю города, а потом передумал. Мне претило жить в замшелой дыре. И к тому же я был уверен: прятаться бессмысленно. Да и негде. Наши имена красовались на афише театра «Ригал» в районе Бронзвилл, и любой, кто захотел бы причинить нам вред, точно знал, где и когда мы будем.
К тому же я женился на Эстер, пусть и находясь под прицелом и с изрядно помятым лицом. Без вечеринки, без фанфар и без прекрасного белого платья, хотя Эстер все это заслужила. И самое малое, что я мог сделать для нее, – снять нам хороший номер. В отеле, где велел остановиться Сэл. И это придавало мне мужества. Отель кишел гангстерами. Как ни странно, это тоже прибавляло смелости.
Сэл позвонил мне в четверг вечером, со стойки регистрации. Эстер в этот момент красила ногти. Это был длительный процесс – покраска и сушка, покраска и сушка, – и на какое-то время он целиком поглотил Эстер. По ее разумению, даже на бракосочетании в суде она должна была выглядеть хорошо. Вытянув перед собой ногу, Эстер покрывала ногти очередным слоем красного лака. Когда зазвонил телефон, она вскинула на меня глаза. Я лежал на кровати с полузакрытыми глазами и наблюдал за тем, как она выполняет свой ритуал, с таким удовольствием и умиротворением, каких, пожалуй, никогда еще не испытывал.
