Ток-шоу Барри Грея
Радио WMCA
Гость: Бенни Ламент
30 декабря 1969 года
– Добрый вечер, дамы и господа! С вами Барри Грей, и вы слушаете программу «Легенды 60-х» на радио WMCA в Нью-Йорке. Это самая крутая радиостанция в стране. И я здесь ради вас, чтобы помочь вам скоротать темнейшие часы суток с нашим заключительным ток-шоу в году, звучащим в эфире в последнюю ночь уходящего десятилетия. Уже завтра часы пробьют полночь, и шестидесятые станут достоянием истории. И мне посчастливилось их проводить вместе с вами, перевернув очередную страницу в нашей хронике.
Ребята, какие же это были годы! Какие годы! Шестидесятые принесли нам смерть. Войну. Революцию. Мы потеряли президента. Мы потеряли без малого 50 тысяч молодых и крепких парней во Вьетнаме. И кто-то из вас наверняка скажет: мы утратили наши нравственные ориентиры. Лишились, образно выражаясь, морального компаса. Я же порой задаюсь неудобным вопросом: а может, его у нас и не было никогда? Этого компаса? Доктора Мартина Лютера Кинга застрелили. Бобби Кеннеди тоже…
Но нет! Не все было плохо, друзья! Пять месяцев назад, 20 июля 1969 года, на поверхность Луны впервые ступила нога человека. Американца! А двумя годами ранее судьей нашего Верховного суда впервые стал афроамериканец – Тургуд Маршалл. Я верю, что историки еще не раз помянут эти годы и назовут их десятилетием гражданских прав, десятилетием десегрегации. Ведь «времена-то меняются», как справедливо утверждает мистер Боб Дилан.
На нашей станции мы круглыми сутками транслируем музыку. Мое ток-шоу – единственная программа WMCA, где ее нет. «Хорошие парни» потчуют вас хитами и новостями о том, что играют и поют по всей стране. И сегодняшний день не стал исключением. Мы подвели итоги и дали вам послушать лучшие хиты десятилетия. Знали ли вы, что в 1960 году «горячую сотню Billboard» целых девять месяцев возглавляла композиция из «Летнего места» в аранжировке Перси Фейта? Красивая инструментальная пьеса в исполнении эстрадного оркестра, без единого слова. Помните ее? Под эту музыку не так-то просто танцевать, если только вы не делаете этого щека к щеке, как любит моя миссис Грей.
А еще я думаю, как же примечательно, что мы закончили десятилетие «Вудстоком»! Этим ставшим поистине народным музыкальным фестивалем, который в прошлом августе объединил всех любителей рока на пустоши у деревеньки Бетел в сотнях миль к северо-западу от Нью-Йорка. Мы вошли в шестидесятые с одной музыкой, а завершаем их с совершенно другой. Кто-то скажет: это два разных мира. Как вам известно, я был на фестивале, освещал его. И должен признаться, я до сих пор предпочитаю Луи Армстронга, Фрэнка Синатру и Сэма Кука. Но ничто так ярко и красноречиво не характеризует прошлое десятилетие, как смена музыкальных предпочтений нации. Да и вообще, желаете понять, что происходит в стране и чем она живет, посмотрите, кого и что слушают люди.
Итак, я не ставлю хиты в своей программе. Вы все это знаете. Я беседую с вами о мире. Мне довелось интервьюировать людей самых разных занятий, от политических лидеров и активистов до именитых звезд. Но я не думаю, чтобы кто-либо из моих прежних гостей мог бы рассказать вам больше о взаимосвязи музыки и перемен в жизни и умонастроениях людей, чем мой сегодняшний гость.
Его имя вы, скорее всего, слышали. Но готов биться об заклад: его история вам неизвестна. Или известна, но не вся. И уж тем более не в мельчайших подробностях. Мой гость – артист, продюсер и плодовитый композитор-песенник. Какого исполнителя ни возьми, у любого из них имеются песни, сочиненные этим человеком. Сегодня ночью он пообещал сыграть нам и, быть может, даже спеть. А еще он собирается рассказать нам о песнях, ставших знаковыми в его жизни и карьере, – тех, что вам отлично знакомы, и тех, о которых вы даже не подозреваете. Добро пожаловать на ток-шоу Барри Грея, Бенни Ламент! Давайте побеседуем!
Глава 1
Не могу вырвать тебя из сердца
Свою первую песню я написал в восемь лет, с рожком шоколадного мороженого в руке наблюдая за общением отца с владельцем магазина по имени Джино. Песенка вышла короткой и незатейливой – всего с двумя однострочными куплетами и таким же однострочным припевом. Но я запомнил ее на всю жизнь.
Папа – страшный человек.Лучше слушаться его.Джино руку повредил.Лучше слушаться его.Для сочинения той песенки мне не потребовалось пианино. Мелодия родилась сама собой, вместе со словами. Нестройная. Неблагозвучная. Даже противная. Миссис Костьера наверняка бы заткнула уши. В квартире у миссис Костьеры имелось единственное пианино, за которым мне в те дни доводилось сидеть. Но она разрешала мне играть на своем инструменте, когда бы я ни захотел. При этом учила меня названиям тональностей и показывала схемы, по которым я мог строить из нот аккорды. «Аккорды как семьи, – объясняла мне миссис Костьера. – Их составляют ноты. Подобно тому, как ты, твой отец, твои тети и дяди и все твои кузены и кузины составляют твое семейство, твой род. Вот. Послушай! Разве это трезвучие не прекрасно? Это аккорд F. На “ф” начинается слово “фамилия” – родовое имя. А что будет, если добавить еще одну ноту – не родную, чужую? Слышишь? Звучание уже не такое красивое и гармоничное. Потому что эта нота не входит в аккорд F, она другой тональности».
Так вот. Я сидел на скамейке через дорогу, возле тележки с мороженым, поедая свое тающее лакомство, а отец рассчитывался в магазине с Джино. Мне Джино нравился. Незадолго до этого случая он подарил мне губную гармошку, и мне хотелось повидаться с ним гораздо сильнее, чем слопать рожок. Я прекрасно понимал, чем мороженое являлось на самом деле, – подкупом, призванным занять меня на то время, пока отец торчит в магазине.
Он велел мне не вставать со скамейки, но в моем кармане лежала гармошка, и мне так хотелось продемонстрировать Джино, как здорово я поднаторел в игре на ней. Джино называл эту гармошку «харпом». Когда я впервые (после пары неловких попыток) поднес ее к губам и заиграл, инстинктивно догадываясь, как шевелить ртом, чтобы изменялось звучание, он всплеснул руками и воскликнул: «Да из него выйдет отличный харпер, Ломенто! Ты только послушай! У мальца есть и слух, и талант!»
Сидя на скамейке, я видел в окне магазина отца. Точнее, его спину. Ту самую, на которой он меня порой носил. Джино стоял за прилавком, и его лицо кривилось так, словно он силился не заплакать. Распростертые руки нависали над витриной с часами и другими товарами, как будто он собирался взять пальцами всю октаву, как сказала бы миссис Костьера. А из стиснутых в кулак рук отца торчал нож.
Я хотел закричать, но не смог. У меня случился шок, но тогда я этого не понял. Я испугался, но не убежал и не отвернулся. Вместо этого я… запел. Неслышно, про себя. Слова зазвенели у меня в голове, рифмуясь в такт с мелодией, ритм которой они же и задавали.
