— Похоже, тебе надо жениться на моей маме, а не на мне, — забрала она свои записи. Антон заржал. А я покаянно повесил голову.
Не знаю, любил бы я её больше без её язвительности, но определённо не меньше. И, может, в силу возраста она пока была порывиста и слишком поспешна в своих суждениях, но ведь умна как чёрт.
— Большую часть того, что я узнала, мне рассказала она, — прозвучал её голос обвиняюще. — Но давайте начнём с того, как эта история началась для тебя.
— Так же, как и для Антона, душа моя, — улыбнулся я, обнимая её.
Надеюсь, Бринн сейчас скрипит зубами. Да, чувак, тебе я искренне сочувствую, но девчонка моя.
А вот Ваня пусть мылит верёвку. Потому что нельзя просто взять и поцеловать мою девушку и не ответить за это. И Ваня это знал. Как знал и то, что мы срочно вывозим сервера и это займёт много времени. Что мы оглохнем и ослепнем. Что людей не хватает. И я не буду следить за своими, но рано или поздно всё равно узнаю.
Нет особой чести в том, чтобы поцеловать юную неискушённую девочку. Нет и её вины, что тридцатилетний мужик знает, как сделать приятно и ей понравилось. Но это был не просто поцелуй — это был вызов.
Я это знаю. Он это знает.
Он знает кто я. Я знаю — кто он.
И я эту перчатку поднял.
— Мне просто не повезло родиться сыном чёртова Сатаны, малыш, — поправил я подушку и едва сдержался, чтобы не охнуть. Сука, поторопился я с выводами — бок болел. — Хоть я отца и не знал. И всего пару дней назад первый раз увидел. Но мама просила передать ему письмо, что я как-то написал ему в детстве. Мне было года четыре, я даже буквы ещё толком не знал. И думаю, просто переписал то, что она мне диктовала. Там, где она мне сказала и всё.
— Она не верила, что отец Сергея умер, — добавил за меня Антон. — А на листе были написаны музейные инвентарные номера.
— И где это письмо?
— Хороший вопрос, — усмехнулся я.
— Сергей его сжёг. Пых и всё! — взмахнул руками Антон, показывая, как взметнулся вверх дым. — Отец хотел слишком много. Ему нужен был и донор печени. И этот список. Но пришлось выбирать.
— Да, моя девочка! Он просто старый больной сукин сын! — я усмехнулся. — Видела бы ты его лицо, когда он выбрал жить и пепел от бумажки полетел по комнате. Уверен, он до последнего думал, что я этого не сделаю. Но после всех лживых слов, что он нам сказал лишь бы получить сраную печень, всё было написано у него на лице. После всех клятв, — я покосился на Антона, тот играл желваками: знал, что я скажу. — Антоний, правда ему поверил. Что папка нас любил. Расплакался. Да, Антох?
— Сам-то! — огрызнулся он и передразнил: — Хочу, чтобы он сдох! И отдал ему кусок своей печени.
— Жаль, что твоя не подошла, — заржал я. — Уверен, ты бы отдал всю. А я, видишь, хозяйственный.
Его и правда не подошла. А я правда, хотел, чтобы папаша сдох. И плевать мне, что он обещал рассказать то, чего я не знаю и никогда не узнаю, если он умрёт. Пусть бы сдох вместе со всеми своими секретами. Но я хотел, чтобы он выжил. Не ради него. Хотя бы ради Антона. Да и сам себе я бы, наверно, не простил, если бы просто равнодушно отвернулся. Я не он. И не хочу быть похожим на него. Уверен, этот живучий старый хрен снова вывернется и покажет костлявой карге кукиш. Но нет, так нет — я сделал, что мог.
— Не очень-то я ему и поверил, — буркнул Антон.
— Но ты же поверил, что у него просто не было возможности нас вырастить. Что он хотел, но был вынужден инсценировать свою смерть и много лет скрываться, когда родился я. А с твоей матерью вышла шумиха, и ему снова пришлось бежать. И столько лет его не было в нашей жизни, и никак было не подать весточку, — хмыкнул я. — Но он ту же нашёл такую возможность, как только ему потребовалась печень.
— Чем же ему было так дорого твоё письмо? Ведь, насколько я поняла, все эти номера у него уже были, — как обычно попала Женька своим вопросом не в бровь, а в глаз.
— Уж точно не моими детскими каракулями, — потянулся я к меню на тумбочке. Заскрипел зубами от боли, но вида не показал. Положил папку на колени. Открыл. — Мама была далеко не глупа. Она не просто спрятала в музее то, что он просил, и записала номера. Она записала их в зашифрованном виде.
— А в этих каракулях был шифр? — округлила глаза Женька.
— Иначе номера достались бы не только отцу, но и тем, кто их искал.
— Но у него остались те же неправильные цифры, — добавил Антон.
— Да, мама молодец! — перевернул я лист. — Горжусь своей старушкой.
— Так вот почему мама Антона принесла не то, что ваш отец просил. Ведь она искала по номеру, что он ей дал! — воскликнула Женька, поразив меня очередной раз, хоть я и выглядел как само чёртово равнодушие. — Она принесла ему какой-то Византийский фоллис, — заглянула она в блокнот.
— Пентануммион, — поправил Антон.
— Но искал то он, наверняка, дайм, аукционная цена которого от тридцати миллионов долларов.
Антон присвистнул. Я скривился.
— Да кто бы сомневался для чего именно была выкрадена и спрятана эта коллекция. Но не знаю, как вам, а мне от разговоров о деньгах всегда хочется есть. Кто что будет, говорите, я закажу, — поставил я на постель гостиничный телефон.
И пока передавал на кухню ресторана пожелания, всё смотрел на Антона. Удивительно, но на том старом снимке, где отец молодой, все видели явное сходство со мной. Но сейчас, высохший из-за болезни, с ввалившимися щеками, отец был больше похож на Антона. Вернее, Антон на него. И русые волосы, что у папаши слегка поседели, но ничуть не поредели, Бринн стриг почти как отец: короткие виски, длинная чёлка. Только тот зачёсывал назад, а этому она падала на глаза. И цвет глаз у обоих более яркий, серый, но ближе к голубому. И точёные скулы, и волевой подбородок. В моих чертах всё вышло как-то грубее, агрессивнее, проще, словно вырублено топором. А над ними словно трудился талантливый скульптор. Ни лишнего миллиметра ни стёсано, ни оставлено. Выверено. Точно. Изящно.
Как только у такого козла вырос такой светлый и чистый мальчишка, как Антон!
И, насколько я понял, Антону Женька часть своей истории уже рассказала, пока я спал.
А пока мы жевали завтрак, они заполняли пробелы и в моих знаниях.
Я ведь понятия не имел ни о том чья это была коллекция, ни о погибшем мальчишке, ни о копиях картин, что Шахманов показывал Женькиной маме, кроме фальшивого Караваджо. Думал, Женькин отец именно его и решил мне всучить за мои услуги, когда он сказал про живопись. Да, я знал, что в музее было семь предметов (раз номеров было семь). Но меня интересовала совсем не их стоимость, и даже не тайны моего отца, хоть и касались меня лично. Всё это были частности, или, как сказала Афина Борисовна, ниточки, что вели так высоко наверх, что шею можно было сломать. Именно те, кто за них держит, и были моей целью. Мне есть что им предложить, у них есть то, что нужно мне. Но, чтобы сделка состоялась, даже просто была озвучена, я должен, как минимум, попасть в тот круг. А это как в какой-нибудь компьютерной игре: пройти по минному полю, уворачиваясь от пуль, и при этом не расплескать в руках воду, которую должен донести. В общем, задача невозможная.
