Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
Тотальная война стала еще одним разочарованием для Геббельса. Как он и опасался, созданный Гитлером комитет принял несколько решений на бумаге, но не подкрепил их действенными мерами. «У нас имеются все необходимые резервы, – жаловался Геббельс своему окружению, – но мы не используем их. Нам всегда не хватает десятой доли усилия».
На своем утреннем совещании он заявил: «Военные считают, что мы можем обойтись тем, что имеем, а другие в руководстве находят, что от народа невозможно требовать еще больших жертв, и в результате ничего не происходит. Тем не менее народ был бы готов на все, если бы мы смогли убедить его в необходимости крайних мер и дали бы ему понять, что в противном случае мы катимся навстречу катастрофе».
В качестве примера ведения тотальной войны он обратил внимание присутствовавших на совещании людей на советский фильм «Ленинград сражается». «Я могу только рекомендовать вам, господа, непременно посмотреть эти хроникальные съемки. Вы увидите, что на самом деле означает термин «тотальная война». Вы увидите, как русские расчищают снег, как при сорокаградусном морозе старухи орудуют тяжелыми лопатами. За работой наблюдает вооруженный винтовкой патрульный солдат. Некоторые от холода и истощения падают и остаются лежать на снегу, но никому до них нет дела. Затем вы еще увидите, как они трудятся на военных заводах, несмотря на тяжелые бомбардировки. Вы увидите, что бомбы взрываются прямо в цехах, где работают люди. Никому не разрешается укрыться в бомбоубежище – работа продолжается».
Геббельса чрезвычайно расстраивало, что тотальная мобилизация в Германии не велась с такой же железной непреклонностью. Ему не только не удавалось ввести те жесткие меры, которые он предлагал, он даже не сумел закрыть все фешенебельные кафе и рестораны. Берлинский «Хорхерс», самый дорогой ресторан города, каждый вечер распахивал свои двери, потому что так распорядился Геринг. Геббельс приказал ночью разбить окна в «Хорхерсе», чтобы затем, пользуясь своим правом гауляйтера Берлина, закрыть его под предлогом возмущения народа. Но Геринг тотчас же выделил своих людей для охраны ресторана[104]. Три четверти часа спорили Геббельс и Геринг по телефону из-за «Хорхерса». Глава люфтваффе без обиняков пригрозил, что если министр пропаганды закроет ресторан, то он, Геринг, завтра же снова его откроет под видом клуба для офицеров авиации.
С того дня Геббельс возлагал всю вину за срыв тотальной мобилизации на одного Геринга. На своих совещаниях он откровенно порицал некоторых высокопоставленных хвастунов – имен он не называл, – «которым недостает ни сил, ни ума совершить что-либо дельное на фронте, зато они используют все средства без разбора, чтобы остаться в центре внимания. При этом они окружают себя задиристыми вояками, а по улицам не ездят без полка вооруженных до зубов мотоциклистов…»
Это было началом открытой вражды между Герингом и Геббельсом. Начался обмен язвительными письмами. Геббельса ничуть не беспокоило, сколько людей уже знало об их ссоре и что именно им было известно. Чем больше ухудшалась обстановка на фронте, тем чаще и суровее осуждал Геббельс своего бывшего соратника времен борьбы нацистов за власть. В конце концов он стал обвинять Геринга буквально во всем.
6
Тем временем войска союзников захватили Сицилию, и Геббельсу оставалось только по возможности смягчить удар, каким явилось для немецкого народа это известие. Он пытался приуменьшить значение события, в частности, такими общими рассуждениями: «До сих пор союзникам не удалось добиться каких-либо серьезных успехов. Чтобы реально достичь их, требуется нечто большее, чем занять маленький островок объединенной мощью двух огромных империй».
Поскольку каждому в Германии было ясно, что «две огромные империи» не остановятся на Сицилии, пропагандистам Геббельса пришлось потрудиться, чтобы предотвратить крушение веры немецкого народа в победу Германии. Однако каким образом было возможно убедить людей, что у них нет причин для тревоги, когда наступление союзников успешно продолжалось?
Как ни странно, не Геббельс, а Ганс Фрицше предложил лозунг «Крепость Европа». Очевидно, что если Европа является неприступной крепостью, то любое нападение на нее обречено на провал, никто не сможет взять ее штурмом. Выслушав его доводы, Геббельс покачал головой. «Большинство людей связывают слово «крепость» с представлением об осаде, – сказал он. – Осажденной крепости обычно грозит оказаться отрезанной от источников питания и вооружения, и, как следствие, ее населению приходится голодать. В конце концов ему остается только сдаться на милость победителя. На мой взгляд, лозунг «Крепость Европа» навевает мысли о поражении».
Тем не менее лозунг начинает появляться то в одном, то в другом органе немецкой прессы. И сразу подтверждается правильность точки зрения Геббельса – немцы, а в особенности берлинцы, охотно подхватили это выражение, но использовали его в ироническом смысле. Имея в виду ежедневные бомбардировки противника, они говорили: «У «Крепости Европа» прохудилась крыша».
Однако Геббельс видел, что лозунг может быть небесполезным в его пропаганде за рубежом. Он даже дал указание почаще повторять его, где это было целесообразно. Населению Европы внушалась мысль, что Германия ведет кровопролитную войну не только ради себя, но и ради всех европейских народов. Необходимо было также убедить союзников, что вторжение в Европу обречено на провал. В министерстве пропаганды была наскоро состряпана серия документальных фильмов об оборонительных сооружениях немцев на захваченных территориях. Геббельс наставлял немецкую прессу снова и снова подчеркивать надежность укреплений, а газетам сателлитов Германии и оккупированных стран предписывалось перепечатывать эти статьи. Германское радио целыми днями на тысячу ладов вбивало в головы своим слушателям, что Европа – неприступная цитадель из камня и стали. Иностранных корреспондентов возили на осмотр фортификационной линии, и по возвращении они все неизменно говорили, что оборонительные бастионы немцев выглядят неприступными.
Однако сам Геббельс оставался не очень доволен своим методом. «Мне это слишком напоминает «линию Мажино», – сказал он. В июне 1941 года он написал статью, где язвительно смеялся над британской прессой после захвата немцами острова Крит. Тогда, по его выражению, англичане «пели славу отступлению». И вот теперь, спустя не так уж много времени, он сам был вынужден запеть точно такую же песню и славить отступление. Поскольку немецкая армия вела оборонительные бои, геббельсовская пропаганда волей-неволей начинала выискивать и превозносить мнимые преимущества оборонительной тактики, конечно, всячески стараясь, чтобы это не бросалось в глаза. Снова и снова он писал, что не имеет права сообщить народу все известные ему факты, так как необходимо застать неприятеля врасплох. Естественно, по его словам, повода для беспокойства не было, вожди Германии принимали «все необходимые меры против любых случайностей».
Чтобы успокоить недовольных, Геббельс признавал, что в некоторых отношениях дела действительно шли не совсем так, как было предусмотрено планами, что кое– где были допущены ошибки, но фюрер и те, на кого он опирается, делают все возможное, чтобы устранить их. Геббельс снова стал напускать на себя философскую бесстрастность, что нашло отражение в ряде его статей с весьма примечательными названиями: «О понятии «несправедливость» в военное время», «О сущности войны», «О значении разума», «О пользе разговоров и молчании», «О необходимости свободы», «О национальном долге в военное время» и тому подобное.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
