Джастин уходит со сцены, и ко мне приближается Флавио, сопя почти как сумчатый дьявол. Я отхожу к краю сцены.
— Так, Эмили, начинаем! — говорит Флавио с легкой одышкой. — Сейчас будет очень сексуальная сцена. Очень сексуальная!
— Ладно.
— И я ее изменил. Я ее немного изменил по сравнению со сценарием.
Изменил? Я нервно глотаю. Когда изменения были к лучшему?
— Что изменили?
Он обводит рукой сцену, включая микрофон и Инструменты позади меня.
— Сегодня с нами лучшие джазмены города. Это, как вы понимаете, было очень недешево.
Флавио делает паузу, чтобы до меня дошло; я и так впечатлена. Лучшие джаз-музыканты Нью-Йорка? В этом ролике они просто дорогой реквизит. Какой в этом смысл?
— И вот я спрашиваю себя; зачем тратить такой талант зря? — продолжает Флавио. — Почему бы не дать вам, талантливым исполнителям, выступить?
Вам?
— Не мне, — нервно говорю я. — Я не талантливый исполнитель.
— Чепуха! Ты просто подстроишься под этих крутых парней и выдашь джайв.
На моей верхней губе сквозь пудру мгновенно проступает пот.
— Простите, вы не могли бы повторить?
— Джайв, Эмили, джайв! — кричит Флавио.
Он говорит «джайв» или «умирай»? Мой голос, когда он наконец ко мне возвращается, дрожит.
— А что с открыванием рта под Уитни Хьюстон?
— Можешь под Уитни… — Флавио делает рукой жест, словно взвешивает что-то на весах — так жестикулируют только иностранцы. — Только будешь петь джайвом.
Я худая и неловкая белая девушка, которой медведь на ухо наступил, — с чего этот парень решил, что я умею петь джайв?
— Петь джайв под Уитни? Это разве возможно?
Меня охватывает паника, и последние слова я уже кричу. Несколько «зрителей» кабаре хихикает. Флавио поднимает брови над очками. Я наклоняюсь к нему и пытаюсь шептать:
— Послушайте, Флавио…
— Осторожно, платье!!! — кричит Джемисон.
— Вы перепутали меня с настоящей певицей кабаре или еще с кем-нибудь, — говорю я, резко возвращаясь в вертикальное положение. — С кем-то, у кого есть талант. С кем-то другим. Я не умею петь джайв.
Флавио презрительно трясет головой и ищет в кармане сигареты.
— Ладно, джайва не надо — и скэта тоже, — добавляет он, словно я тешу себя мыслью о скэте.
Слава богу. Я испускаю такой вздох облегчения, что мои серьги звенят.
— Хорошо — вообще-то, прекрасно… потому что я практичес…
— Будешь просто петь под Уитни.
Пот уже не сочится, а льет ручьем.
— Нет, нет, Флавио, я не могу, я уже говорила на собеседовании, я ужасно пою, и я не думаю…
Он ударяет одной рукой по сцене, а другой, с зажигалкой, чуть меня не подпаливает.
— Слушай меня! Ты будешь петь, и сейчас же!
Клянусь, я не пытаюсь быть «проблемной», но я не умею петь. Правда. Спросите мисс Боузер, мою учительницу музыки в средних классах. Каждый год она смотрела на меня, вздыхала и махала рукой приблизительно в том направлении, где сидели мальчики, даже не утруждая себя выбором конкретного места. В результате я пою совершенно никак, а когда я закончила средние классы, думаю, и мне, и ей показалось, что мир зазвучал лучше. Менять эту ситуацию сегодня я не намерена.
К тому же пение меня просто приводит в ужас.
— Я не умею петь, Флавио, не умею! — шепчу я умоляюще.
Флавио сдергивает с себя очки. Его глаза как асфальт, жесткие и ничего не выражающие.
— Ерунда! Все могут петь, Эмили, это как ходить! А теперь перестань тратить наше время и работай!
Я не знаю, что делать. Я поднимаю глаза. Все молчат. На Меня пристально смотрят восемьдесят пар глаз, включая Джастина, который сидит за столиком впереди в свете прожекторов. Видимо, моя паника очевидна, потому что он ухмыляется своей озорной ухмылкой, посылает мне воздушный поцелуй и начинает хлопать и скандировать:
— Э-ми-ли! Э-ми-ли!
Другие, заключив по его поведению, что мне не хватает только ободрения, к нему присоединяются.
— Э-ми-ли! Э-ми-ли!
— Ладно, — говорю я. — Давайте.
Флавио направляется к камере.
— Отлично, поехали! Ребята, разогревайтесь.
— Мисс Вудс?
Я оборачиваюсь и вижу басиста.
— С какой песни вы бы хотели начать?
Я пою больше двух часов подряд. Пятнадцать минут «Fly Me to the Moon»[95], и Флавио ревет в уоки-токи: «забыть Фрэнка». Еще через пятнадцать минут мой джазовый репертуар истощился. Я перехожу к Арите и пою «Respect»[96], а потом «Lola»[97]. Это песни из моей любимой «сборки для Дивы», но я не чувствую себя дивой. Я чувствую себя омерзительно. В конце концов, трудно быть «секси, секси, секси», как кричит мне Флавио, когда ты мяукаешь как тонущая кошка.
— Сделай вид, что микрофон — гигантский член! — кричит Флавио. — Позабавься с ним!
Мне следовало бы накричать на него в ответ. Что-нибудь вроде: «Флавио, клянусь богом, если ты еще хоть раз скажешь слово «член», я запихну этот микрофон туда, где не светит солнце».
Но я не кричу. Я пою.
— Никогда не думал, что заскучаю по Уитни, — шутит Джастин, когда мы идем по коридору.
Я вяло улыбаюсь. Самое странное во всей этой истории было то, что, как бы плохо я ни пела, Джастин и статисты сияли и аплодировали в полном экстазе. (То есть пока камеры были включены. Между дублями я слышала хихиканья, а то и взрывы злорадного хохота.)
— Бедняжка! — говорю я Джастину, выпячивая нижнюю губу. — Как трудно тебе было играть!
— Нет, просто… — Он достает из кармана пиджака серебряную фляжку.
Неужели…
— Не может быть!
— Очень даже может, — говорит Джастин. — Я подлил себе в кофе виски.
Если вспомнить, вид у него был и вправду довольный.
— Не удивляюсь. Я и не думала, что ты настолько хороший актер, — поддеваю его я.
— Слышать такое от талантливой певицы особенно обидно, — парирует Джастин.
Мы пришли к моей гримерной. Я собираюсь ударить Джастина кулаком по руке, но он ловит меня за руку и держит, поворачивая так, чтобы я уперлась спиной в стену. Его синие глаза сверкают. И снова эта бесовская ухмылка. Он проводит пальцами по моей руке.
