— Кинозвезды умеют собирать толпы, — говорит Джемисон, замечая мое удивление.
Точно. Из толпы выходит мужчина — невысокий, щуплый, с массой темных кудряшек, в очках в тяжелой четырехугольной оправе и джинсах, поддернутых до самых ребер: Флавио, режиссер. Я встречалась с ним на втором собеседовании. Он сжимает в коротких пальцах сигарету.
— Наконец она соизволила к нам присоединиться! — говорит он, стряхивая пепел. — Ведем ее на сцену, быстро!
— Ого, настроеньице… — шепчу я.
— Ходят слухи, его только что бросила подруга, причем с ребенком, — шепчет Джемисон. — Он все утро чернее тучи.
Прелестно. Просто прелестно. Я следую за третьим ассистентом режиссера, а тот — за вторым. Джемисон приподнимает мой подол. Мы медленно поднимаемся по боковой лестнице, пока не доходим до моего места: в центре сцены. Когда свет отрегулирован и Джемисон меняет мои шлепки на туфли, я улыбаюсь и помахиваю статистам. Некоторые улыбаются, но большинство сидит с каменными лицами, особенно женщины. Ну да. Они же все актеры. Уверена, многие из них хотели бы походить в туфлях «Маноло», получить мой чек.
Под сценой толпа начальников разделилась и собралась вокруг двух мониторов. Флавио откашливается.
— Повернитесь вправо! — лает он.
Поворачиваюсь.
— Влево!
Поворачиваюсь. Между столиками пробегает женщина в темно-синем костюме в тонкую полоску, приседает, внимательно всматриваясь в меня, и так же быстро убегает.
— Берите микрофон и притворяйтесь, что поете!
Пока я это делаю, подбегает и убегает еще один начальник. У мониторов начался шепот. Мне становится немного не по себе.
Так проходит еще несколько минут, и Джемисон подставляет мне локоть.
— Ну-ка, куколка, пошли со мной.
— Что случилось? — спрашиваю я. — Что-то с платьем?
— Нет… — Мы идем довольно быстро. Мне с трудом удается не застрять каблуками в металлических ступеньках. — Им очень нравится твой образ, особенно платье, но они решили, что нужны другие серьги — ну, и еще кое-что… — Мы входим в гримерку. Джемисон закрывает дверь и подпирает ее. — Нужно разобраться вот с этим. — Он указывает на мой пах.
Поверьте: такие слова и жест — отнюдь не самая приятная комбинация. Отнюдь. Я краснею, подхожу к зеркалу и изучаю свой пах в поисках… чего? Выбившегося волоска? Но все закрыто цветком.
— Я ничего не вижу, — наконец признаюсь я.
— Расставь ноги, — говорит Джемисон.
Еще одна малоприятная фраза. Я расставляю ноги. Сначала ничего не видно, а потом… тоненькая линия. О боже…
— Джемисон, пожалуйста, не говори мне, что видно мой тампон!
— Только ниточку, — говорит он.
— Ну, я думала…
— …и только когда ты двигаешься. Все дело в свете, он слишком сильный, — быстро говорит он. — Понимаешь, часть рекламщиков думает, что это не проблема, что ты можешь просто сдвинуть ноги. Но другие решили, что это может слишком ограничить твои движения. Все сошлись на том, что нужно с этим что-то сделать.
Об упавших на пляже купальных трусиках, когда мне было десять лет, можно забыть. Целая студия рекламщиков, которые обсуждают мой тампон — вот самая неловкая ситуация из всех, в каких я когда-либо бывала.
— Но, Джемисон, — говорю я, когда ко мне возвращается дар речи, — если я достану тампон, у нас будут проблемы похуже, чем ниточка.
Стилист содрогается: тампоны, кровь — девушки такие… мерзкие!
— Я не говорил, что его надо достать! — поспешно говорит он, словно я уже собираюсь выстрелить своим тампоном прямо в него. — Я сказал, «разобраться с ним», имея в виду ниточку. Вот так. — Он достает ножницы.
— А… поняла. — Я протягиваю руку.
Джемисон отдергивает руку.
— Детка, если ты думаешь, что я позволю тебе наклониться и испортить эту идеальную фризуру, ты заблуждаешься. Потому что, бог мне судья, я видел гнев Ро и могу доказать это шрамами. Я пойду другим путем.
Теперь мой черед содрогнуться.
— Вот именно. — Джемисон раскрывает ножницы. Блеснула заостренная сталь. — Держись за стойку, — советует он. — А глаза, пожалуй, закрой.
«Послеоперационный период» я переживаю на сцене, отчаянно стараясь думать о чем угодно, кроме того, сколько людей сейчас рассматривает мой пах. Неожиданно громкость уменьшается, все подаются к дверям, и я понимаю: прибыл Джастин Филдс.
Джастин. Джастин. Моя рука скользит по ручке микрофона, неожиданно влажнея. Джастин. Джастин. Моя любовь старших классов. Джастин. Джастин. Кинозвезда.
Джастин проходит через толпу управленцев, которые пытаются пожать ему руку, и статистов, напускающих на себя безразличный вид, и от меня отрывается кусочек и улетает к стропилам, садится повыше, чтобы лучше видеть то, о чем потом буду рассказывать подругам. Джастин Филдс высокий. Джастин Филдс в темном костюме.
Джастин Филдс поднимается по лестнице. Я поворачиваюсь к нему. Актер появляется по кусочкам: рыжевато-каштановые волосы (довольно длинные и стильно нечесаные), сапфирово-голубые глаза (большие и пронзительные, его лучшая черта), озорная усмешка («секрет его успеха», если верить журналу «Премьер»), гибкая, красивая фигура (мышцы живота скрыты одеждой, но я могу себе представить). Наконец все шесть футов два дюйма улыбающегося Джастина Филдса оказываются передо мной.
— Эмили? — Он протягивает мне руку. — Джастин.
— Привет.
Джастин Филдс меня касается.
— Ого… — Он прижимает руку к груди. — У меня от тебя сердце остановилось.
Мое уже давно остановилось.
Он качает головой. Я ловлю проблеск фирменной усмешки.
— Прости. Надеюсь, я веду себя не слишком нагло.
— О, нет, я просто… — Умираю. — Спасибо. Спасибо, — с запинкой бормочу я. — Это очень мило.
Пронизывающий взгляд.
— Я просто говорю, что вижу, — говорит он.
Джастин Филдс со мной флиртует.
Джастин жестом указывает на микрофон:
— Хорошо поешь?
Я сжимаюсь.
— О, нет! Ужасно! Открываю рот!
— Правда? — Он кажется расстроенным. — Подо что?
— Под Уитни Хьюстон.
У него вырывается тихий стон.
— Уитни? Но почему?!
— Не знаю. Может, они подумали, что большинство моделей не знает джазовых песен, — пожимаю я плечами. — В общем, мне сказали потренироваться под Уитни, что я и сделала.
— Джастин! Эмили! Хватит болтать, нам нужно, чтобы вы заняли места! — одергивает нас Флавио.
— Пока!
