— Я рада, что ты вспомнил про Розин день, — сказала Сара.
— Я не пропустил ни одной годовщины, разве что по серьезной причине.
— У вас было много общего с Рози, — сказала Сара. — Да, она была тебе ближе, чем я. Достаточно было взглянуть, как вы смеялись вместе. Рози всегда была такая хохотунья! И мне казалось, что это неспроста. А ты вот ничего не замечал.
Я закрылся вазой, подняв ее к свету, чтобы проверить, нет ли в ней дырки или иного изъяна, а заодно скрыть изъяны в выражении собственного лица. В этом отношении у Сары был хорошо наметанный глаз. Она видела даже то, чего и не было. А женщине все равно, было или не было, если она решила пришить вам дело.
— И все эти телеграммы без обратного адреса от какого-то Робинсона из Брайтона... — сказала Сара.
— Вот эта подойдет, дорогая, — сказал я. — Вся проржавела, но не потечет. Пошли. Я налью в нее воды.
Меньше всего мне хотелось говорить с Сарой о Рози. Она была бы к ней несправедлива, а у меня теплело на сердце, когда я вспоминал добрый старый брандер.
Глава 38
Рози была для меня единственной женщиной, не считая Сары. Я чуть не кончился, разрываясь между ними двумя. Семь лет, что эти женщины владели моим умом и телом, равнялись четырнадцати, проведенным на каторге. Каждая из них сама по себе была целый гарем, и я никогда не знал, которой отдать предпочтение.
Конечно, мне всегда нравились крупные женщины. Природа явно предназначала меня в архитекторы или скульпторы. И в Рози меня прежде всего прельщали ее размеры. Она была даже крупнее Сары. Чтобы обойти ее кругом, нужно было несколько минут. Ее приходилось изучать с разных сторон, как королевский дворец. Как собор Святого Павла или Брайтонский павильон. Но хотя, быть может, у меня и мелькала мысль удрать с Рози, я и не думал в нее влюбляться.
Говорят, женщина всегда может завладеть мужчиной, стоит только улучить момент, когда он бродит неприкаянным, болтается между небом и землей: ни туда, ни сюда. Но Рози не имела намерения заарканить меня. Когда Сара впервые дала мне от ворот поворот и я мучился из-за временного поста, я не стал искать далеко, а пошел к Рози и, вцепившись в нее руками и зубами, насколько хватило сил, сказал:
— Давай поженимся, так или этак, а то я, черт возьми, перережу нам обоим глотку.
Рози отшвырнула меня, как какую-нибудь уховертку, и сказала:
— Я тебе сейчас такую затрещину влеплю, что своих не узнаешь. Рук только марать не хочется. Ты, кажется, забыл, что мы с Сарой подруги. Сунься только еще, я ей все расскажу.
Но глаза у нее оставались добрыми. Рози была добрая баба. Она не умела драться, даже если хотела, несмотря на свои огромные кулачищи.
— Если ты Саре подруга, — сказал я, — будь со мной поласковей, потому что, если я перережу себе горло, Сара очень расстроится. Она меня любит, хотя и сама об этом не знает.
— Режь, режь на здоровье, — сказала Рози. — Давно мы с Сарой не хохотали вволю.
Но я уже взобрался к ней на колени и устраивался там поудобнее. И Рози не сбросила меня. Я ждал, что она вот-вот угостит меня затрещиной, но таковой не последовало. Рози была так сурова на вид и так зла на язык, что лишь после ее смерти, когда у меня выкроилось время подумать о ней и оценить со всех сторон, я понял, что она только лаяла, но никогда не кусала. Без одежды она напоминала выложенное на блюдо кроличье мясо, консервированное в винном желе, — розовая колышущаяся масса, красивая по форме, но расплывающаяся по краям, плотная на вид, но мягкая на ощупь. Объемистая и прозрачная. Что-то похожее на львицу, но не совсем.
Почему я влюбился в Рози? Обычно мужчины влюбляются, потому что пришла пора. Потому что им этого хочется. Но мне вовсе не хотелось влюбляться ни в Сару, ни в Рози. Мне хотелось работать. Я оказался жертвой обстоятельств.
Чему не миновать, тому быть. На всякого мужчину есть роковая женщина. К счастью, он не всегда с ней встречается. Во мне сидело шестеро мужчин, и мне предстояло шесть роковых встреч, но, слава Богу, их было всего пять. Как человек религиозный я влюбился в учительницу из воскресной школы. Но как только я обратил ее в истинное христианство, она сбежала со сторонником первобытного коммунизма. Как англичанин я влюбился в миссис Манди, жену и мать, поскольку жаждал отдохнуть в лоне домашнего очага. Но тут миссис Манди овдовела и сама возжаждала отдохнуть у меня на груди. Как художник я влюбился в Сару с ее великолепными формами, но она сама обладала чувством прекрасного и так восхищалась собой, что не позволяла мне писать никого другого.
Но тот, кто влюбился в Рози, был крошка Питер Пен, мечтавший укрыться в материнском чреве, где так безмятежно, тепло и уютно, и отсидеться там до конца своих дней. Изоляционист. Под защитой пуповины. Верный щит. И надо же! Рози тоже мечтала, укрыться во мне. Она оказалась Восковочкой, девочкой, не ставшей взрослой, зайчишкой, живущим под кустиком и каждый день твердившим все ту же молитву: «Господи Боже, не хочу ничего знать, не хочу ни о чем думать, не хочу ни к чему стремиться. Потому что у меня все равно ничего не получится. И пусть со мной ничего не случается, потому что я еще маленькая. Пожалей меня, глупышку, и не заставляй саму принимать решения, потому что я, честное слово, не смогу. Дай мне всю жизнь пить, шутить и веселиться».
Сара была тиранша, порывавшаяся закупорить меня в бутылку, засадить в свою чайную чашку. Рози была раба, молившая: «Бей меня, режь меня, только никогда, никогда, никогда не заставляй принимать решения».
Сара была императрица. Обладать такой женщиной, одерживать над ней победы было упоительно. Вряд ли Александр Македонский чувствовал себя таким великим, как я, когда сжимал в объятиях эту великолепную плоть. Рози была Лия, наложница, разжигающая в мужчине страсть, всесветная блудница, долина мира и отдохновения. Подушка для головы и грелка от ревматизма. Но подушки и матрасы не возьмешь с собой в дальнюю дорогу. Сара никому не давала жить по своей воле. Казалось, что ты сам себе господин, но в этом и заключалась ее хитрость. Жизнь с Сарой была дипломатической дуэлью между двумя высокими договаривающимися сторонами. Иногда мы заключали союз и выступали единым фронтом, иногда враждовали, но каждый из нас всегда оставался самим собой, и любить Сару значило наслаждаться бурей с громом и молнией. Мы только и делали, что состязались друг с другом. Блеск и треск. Юпитер и облако. Я давал, но и получал взамен.
Жизнь с Рози была дремой под пальмами, и любовь с ней была подобна листопаду в осеннем саду. Она опустошала.
Сара снаружи была дворец. Но, вступив внутрь, вы оказывались в санатории. Чистота и порядок, «гор.» и «хол.», теплые уборные, трехразовое питание под наблюдением врача-диетолога и полный покой. Все, что от вас требуется, — это вытирать себе нос и опускать свой зад на предназначенное для этой цели сиденье. У Сары вы относились к себе с уважением. Но Рози, которая снаружи была чем-то средним между гвардейскими казармами и Голлоуэйской тюрьмой, разваливалась, как карточный домик, как только у вас хватало смелости постучаться к ней в ворота. Рози была клубом для джентльменов на пенсии, которые, уйдя на покой, решили наплевать на хорошие манеры. У Рози разрешалось швырять окурки где попало и лопать сосиски в золотой гостиной.
