На то, чтоб поправить палатку и столбики, у меня ушло по меньшей мере две минуты. Не был я скаутом, да и не стану. Не будь готов — никогда не готов. Потом я воздаю Ханне последний долг. Наверно, я никогда еще так хорошо не расставался с женщиной. Но это обесценивается тем, что она дохлая. Хотя сношения с такими — самое сносное из всего. Только вот срубилась она рановато. Кладу презерватив в карман ее пуховика — на память. Привет от Хлина Бьёрна.
Я выползаю из палатки, как новейший вид бабочек, который вывели ученые, и теперь эта бабочка вылупляется из оранжевого пластмассового кокона. Бабочка в очках, со старомодной прической в стиле Stray Cats, двуногая и бескрылая. Бабочка-Франкенштейн. Ученые, наверно, разочарованы.
Утро отвратительно. Белокровие. Белый мокрый туман. Идет даже не дождь, а какая-то пыль. Я вытираю очки о свитер и осматриваю местность. Других палаток нет. Куда делась ее подруга? «В туалет пошла», — сказала Ханна. И больше ее не видели. Да. Наверно, в кафе на Хредаватн в туалет ходить опасно. Я слышал много историй о людях, которые пошли туда, а обратно уже не вышли. Думаю я и тянусь за сигаретой. Ханна лежит на полу в палатке, как такой оранжевый курган времен заселения Исландии. Это что, такой сайн? Нет… Моя ВИЧная сперма там, где ей положено быть, а презерватив остывает у нее в кармане.
Я бреду обратно к домику. Нет… Техника что-то надо мной издевается. Инопланетяне улучили домик к себе в тарелку. Да, туалет там и впрямь был какой-то подозрительный. И дорога тоже скрылась под лавовым полем. Я решаю воспользоваться походными принадлежностями: включаю плеер. Радио «Икс» тоже исчезло в тумане. Из-за погоды. Ловится только «Центральный» канал, и по нему гонят какую-то пургу. Как будто тут и без нее осадков мало. Я решил повернуть назад к палатке. Я — выходец из тумана. Теперь я — призрак. Живи и радуйся, милая Ханна! Туманище окутал все. Похоже, здесь снимают какую-то передачу. Скрытая камера? Хемми Гунн[427]притаился за пригорком? Старик развлекается со своей дистанционкой. Послал меня в какую-то довольно скучную серию «Спасения 911». Тоже мне, юморист выискался! Быть того не может. Чтобы я — заблудился! В какой-то необъятной лав… овом поле. Исландия — как замороженный труп. Лавовый узор из дрожи, и слепая вошь в кожанке — я ковыляю. Вслепую прохожу еще пару шагов. Я — проходимец. А Старик наверху напускает из театральной машинки еще дыма. Гелиевый туман вползает в мо… Зги. Теперь я понял, что значит выражение «зги божьей не видать». Значит, я заблудился. О’кей! Попробую поставить себе более простую и достижимую цель. Отыскать путь в карман за сигаретой мне удается. Уже хорошо. О’кей… Как бы на моем месте поступил Тарантино? Он бы пошел туда, куда полетит дым от сигареты. Дым тянется влево. И я тоже.
Ник Кейв.[428]Я сижу задницей на каком-то наросте в пещере, которая больше всего напоминает бар, который когда-то был на улице Триггвагата, только там стулья были поудобнее. Не такие холодные седалища. Кейт Мосс.[429](ц. 190 000.) Все это время я Шагал, как Марк. Сейчас на дворе 1303. Я проплутал уже восемь часов. Семь часов назад я прекратил говорить о «дрожи». По мне перестали бегать мурашки. Мура… Заблудился. Заблудший. Блудник. Мне не встретилось по пути ничего, что напоминало бы о моей прошлой жизни, кроме черно-белой пачки из-под лакричных пастилок. «Топаз». В ней обнаружилась одна пастилка. Твердая, как зуб. Больше в меню почти ничего нет. Хотя я вполне сыт после тех семи ягодок шикши. Передо мной поросшая мохом тишина. По-моему. У меня в ушах какая-то древняя песня ELO. «Turn to Stone».[430]По «Второму» каналу. Если б здесь ловился «Икс» и если б в пещере продавали сигареты, было бы полегче. Вот это — и холод. Жалко, что в полуденных новостях про меня ничего не сказали. Но они, наверно, рады от меня избавиться. А может, просто не проснулись. Мне кажется, что я плачу, но это просто капли сбегают с очков.
Итак, я — пещерный человек с желтым плеером. В черной кожанке, белом свитере, ботинках из магазина «Спецодежда». С ремнем с пряжкой-бумерангом. С ключом «Assa», бензиновой зажигалкой, семьюстами кронами, дистанционкой «Blaupunkt», кредитной карточкой и двумя презервативами. С электронными часами «Casio». Этого хватит, чтобы пересидеть зиму здесь, на лавовом поле Грауброукахрёйн, я куда лучше для этого экипирован, чем Горный Эйвинд,[431]у которого небось и карточки-то не было, а уж дистанционки и подавно.
Я вынимаю плеер из ушей и ложусь на моховую перину. Смотрю на белую морось и черную лаву. Вдали вопит птица. Другая птица резко исчезает в тумане, как черная стрелка, которую быстро двигают по пустому экрану компьютера. Пробую заплакать. Не выходит. Слезы кончились. Последняя слеза в долине утекла к морю. Я кончил свой отвязный лайф. Теперь ты придешь мне на смену, сынок. Я передаю тебе слезную эстафету. Но что это: из тумана шерстится что-то белое. Эй! Нет… Лучше пусть меня улучат в небо, а то я уже тут, на этой хейди, совсем хейданулся, у меня уже галлюцинации начались… Ну-ну… Буду здесь лежать, пока что-нибудь не произойдет, пока кто-нибудь не придет, скаут или Бог, или черепастая с косой не заставит меня окосеть…
В этой лаве из всех ростков быстрее всего растет моя щетина. Я — маленький горячий предмет на фотографии из космоса. Если б у меня была с собой ручка, я бы протянул руку за скомканной пачкой из-под «Принца», распотрошил ее и написал бы на обороте: «Мама! Прости меня, мне просто захотелось пивка. Я буду скучать по тебе — если мертвые могут скучать. Твой Хлин. P. S. А отцом был я. (Сорри)» — и положил бы во внутренний карман. Ворон выклюет мне глаза, но до прощальной записки не доберется. Нет… Постскриптум я бы вычеркнул. Жаль, что мне не удалось по-нормальному проститься с Катариной перед отъездом. «Igen». Но больше всего меня волнует, что когда меня найдут, то подумают, что я слушал «Второй» канал.
Блеяние режет уши. Я просыпаюсь после короткого сна, который, наверно, продолжался лет сто. Чувствую себя выброшенным ребенком, который благодаря божественному провидению как-то выжил и теперь празднует тридцать четвертый год своей жизни здесь, в лавовой пещере. Очки запотели. Нулевая невидимость. Блеяние оказалось ягненком (ц. 25 000). Он забрел ко мне и теперь отчаянно блеет в темноту. Распылитель сменился поливом из шланга. Туман на месте, но к нему прибавился дождь под углом сорок пять градусов. Косыми чертами, как в прогнозе погоды. Я отдан во власть холода, он вгрызается в мои кости. Я стучу зубами под блеющее соло. Я сажусь на кейт-мосс-мокрый-зад и на мгновение заглядываю белокурому существу в глаза. 1345, и семь ягод уже выстроилось в очередь в прямой кишке. Но теперь, когда у меня появилась компания, стало полегче. Два глупыша, отбившиеся от матери. Наверно, и мне надо было позвать: «Мама!» Но после семидесяти «ме» с меня хватит. Животные хороши только в тарелках. Я врубаю плеер, но батарейка села. Значит, никакой музыки не предвидится, кроме этой одинокой однообразной ме-ме-мелодии, — то есть нет, в придачу к ней еще неистовая барабанная дробь моих зубов под аккомпанемент урчащего живота.
