или успокоить, дать мудрый совет, для приличия, но это мнение Стаса, а сам Дарис, видимо, так не считал и лишь засмеялся:
— Ты как подросток. Злишься на реальную суть вещей. Знаешь, почему ребенок становится злой в этом возрасте? Не только из-за того, что в теле гормоны бушуют. Нет... Его жестко обманули. Он бесится. Настоящий взрослый мир разочаровал маленького человека. Ему нагло лгали о том, что всё вокруг хорошо, что все его любят, как мама и папа, что мир приветлив. Но вдруг… представления о жизни разлетелись на хрустальные осколки. И он всех ненавидит. Хочет доказать, что он всё еще особенный. Я не такой, как вы, кричит он. Дайте мне жить той светлой жизнью, о которой вы рассказывали! Где я особенный! Лжецы!
— Мне плевать на то, какая жизнь будет после смерти.
— Я бы не советовал прощаться с ней таким глупым образом. Ты рискуешь распасться на атомы. Но я могу помочь. — Дарис выдержал паузу. — Что скажешь?
— Скажу — пошел на хер! Андриан, какой-никакой, пусть паршивый, пусть ублюдок лживый, но друг мне. А Гламентил всего-то хотел помочь. Он-то точно ни при чём. Ты идиот, если думаешь, что...
Кто-то толкнул в поясницу.
Стас плюхнулся в пруд. Вынырнул, хватая ртом воздух, и — сплевывая солоноватую воду — увидел двух смеющихся мужчин, между ними виляла черная пантера с горящими в темноте желтыми глазами. Огромная кошка рычала, таращась на Стаса, и когда он схватился за камень, чтобы вылезти, чуть не откусила ему пальцы.
— Вы кто?!
— Извини моих друзей, — вздохнул Дарис. — Они слегка бестактны. Ты ведь понимаешь, что находишься здесь незаконного, малыш? Думаю, стоит немного привести тебя… в прежнее состояние.
Взгляд Стаса зацепился за желто-салатового жука, которого он нещадно бросил в воду, полуживое насекомое выбралось и уползло в траву.
Пруд забурлил.
Стас почувствовал, как жгучей субстанцией вода впивается в ноги, руки, под ребра… и завопил во всё горло. Тело загорелось. Невыносимое жжение! Словно кто-то пожирает тебя заживо, отрезает кусок за кусочком, а раны засыпает солью. По артериям разлилась жидкая ртуть. Верхний слой кожи стал отслаиваться.
Вода превратилась в едкую кислоту.
Сердце в груди сошло с ума: то ускорялось в истерике, то замедлялось, пропуская удары.
— Смотри не расплачься, — протянул Дарис под насмешки своей свиты.
Стас чертыхался, обещал его прикончить, расчленить и скормить собакам, одновременно тянулся к берегу, чтобы хотя бы попытаться убежать, но жжение свело мышцы. Удушливый запах паров ослепил. Стас задыхался. Пальцы скользили по мокрым камням, а пантера с рычанием кидалась на него при каждой попытке выбраться. Тело визжало. Возможно, и он сам.
— Когда я… до тебя доберусь... — в удушье хрипел Стас.
— То что? Что ты сделаешь?
Стас не знал, что сделает. Будет умолять о пощаде? Он снова заорал от боли. Кожа на руках шипела кровью. Глаза, казалось, выпадут из орбит — лопнут и растекутся.
— Знаешь, мальчик, можешь считать себя хоть алмазом. Даже гордиться этим. Но найдется человек, который покажет, что ты кусок стекла, блестящий на солнце. А здесь... солнца нет, и стекло алмазом не станет. Здесь мы ровно те, кто мы есть. И папочка тебя не спасет.
— Хватит! — Стас разглядел на своих пальцах кости. — Прекрати!
— А ты еще пошути. Вдруг поможет, — улыбнулся Дарис, приблизился и сел на одно колено перед водой. — Или покривляйся. Тебе ведь к лицу, без сомнений. Однако... это твое единственное оружие меня не прельщает. Ты жалок.
Стас почувствовал, что теряет сознание от невыносимой боли.
— Что вы творите?! — послышался крик из-за деревьев.
Голос Лилиджой. Откуда-то из угольной пустоты, куда провалился весь мир.
— Обучаю, — Дарис ухмыльнулся и скрестил ладони за спиной: — Это ведь моя работа.
Вернувшись в реальность, Стас заметил запыхавшегося Глэма и Лилиджой. Губы наставницы беспрерывно дрожали. Свита позади Дариса гоготала, но учитель — всё с той же двусмысленной улыбкой — шикнул на них.
— Что он должен осознать под твоими издевательствами? — выпалил Гламентил. — Ты рехнулся?!
— Что иллюзия превосходства не вечна.
Стас со стонами выполз на сушу, хватая пальцами (вернее, обглоданными костями) подбежавшую наставницу. Дыхание болезненно гарцевало. Одежда полностью растворилась. Не единого клочка. Черные волосы посыпались на траву, и, скорей всего, вместо головы — бежевый мяч для боулинга.
Дарис продолжил:
— Как и иллюзия безнаказанности.
Топот множества ног разошелся по сырой земле, к которой Стас прижимался лицом, боль ослепляла, но он заставил себя посмотреть на происходящее.
Стражи-асуры. Они окружили всех в кольцо.
Свита мучителя исчезла из поля зрения, а стражники, скрежетнув сталью, обнажили мечи.
Хоть кто-нибудь отомстит этому уроду?
Дариса арестуют?
Вид белых фаланг под лопнувшей плотью грозился свести с ума. Спотыкающийся и окровавленный Стас с трудом привстал на коленях и увидел в руках Глэма пергамент, без сомнений, врученный темным учителем.
— Тебя предупреждали Глэм, — спокойным тоном произнес Дарис, — но ты не оставил Трибуналу выбора. Надеюсь, пребывание в карцере надоумит тебя подобрать нужные слова в суде.
Лилиджой ахнула и в ужасе закрыла рот руками.
Страж занес меч над головой Гламентила. Свет двух блеклых лун заплясал на черном металле. Стас попытался что-то закричать, что-то сделать, помочь, но слова застряли в горле, мир закрутился волчком и холодная роса впечаталась в искалеченное кислотой лицо.
Если вы читаете эту историю, поддержите, пожалуйста, лайком или комментарием. Они бесплатные :)
ГЛАВА 27. Феликс
Для души не существует ни рождения, ни смерти.
Она никогда не возникает и не прекращает
свое существование. Она нерождённая, вечная, всегда
существующая, бессмертная, изначальная.
Бхагавад-гита
Андриан беспросветно закидывался алкоголем.
Бары. Клубы. Дом. Один маршрут. Изо дня в день. Тонны выпивки. Отрешенный взгляд. Феликс прилетал оценить состояние парня по десять раз за сутки и сделал вывод, что из занятий у сокрушенного соперника осталось только: пить, спать и думать, уставившись в одну точку. И Феликс знал, что неподвижно сидеть Андриан может часами. Как замороженный во льду. Во время таких приступов он не ест, не меняет позы, и почти не моргает, он просто молчит и думает.
Жуткое зрелище.
Хотя картина, которую Феликс улицезрел два дня назад в баре, поразила сильнее, — он глазам своим не поверил — Андриан разрыдался прямо за барном стойкой. На плече незнакомого человека! Как ни странно, его опухшая морда приглянулась
