Заморенный. Как сильно нужно устать от всего, чтобы спрятаться на чердаке?
– Яся.
Я показала на себя рукой.
Он молчал.
– Меня зовут Яся! – Громче.
Вот. Хлопнул глазами.
– А тебя?
– Лев.
– Как? – Я прыснула, не сдержалась.
– Лев. Или Лёва, имя такое. – Он словно не заметил насмешки.
– Ну ладно, Лёва. Пусть так. И что ты тут делаешь?
Он молча и равнодушно пожал плечами.
Ладно, сама посмотрю.
Я наклонилась вперёд, чтобы заглянуть и увидеть прикреплённый к мольберту лист.
– Что ты делаешь!
Надо же, он ещё и толкается!
– А ты?
– Что за беспардонность?
Ба! Да он ожил прямо, глаза засверкали.
– Тебе жалко, что ли? Дай посмотреть.
Я попробовала снова, в этот раз он не толкался, а взял меня крепко за плечо и осторожно удержал на месте.
– Не нужно, – сказал неожиданно мягко.
Лезть напролом сразу расхотелось.
– Ладно. Так что ты тут делаешь?
Несколько секунд тишины и…
– Просто думаю.
– Думаешь?
– Ну да. Здесь тихо, спокойно. Пока тебя не было, никто не мешал.
– Пока меня не принесло, ты хотел сказать? Вижу, вижу, хотел. Тут пыльно. И о чём думаешь? – Я непроизвольно покосилась на колонку. Заунывные трели скрипки или виолончели, чёрт их разберёт, наводили серость и тоску. С такой музыкой кто угодно взвоет.
– Тебе правда интересно? – На его губах появилась слабая улыбка. Такая мягкая.
– Мне интересно знать обо всём, что я нахожу на чердаке. Обидно, когда находишь, к примеру, чьи-то старые фотографии, и некому о них рассказать. А ведь это чья-то жизнь, кому-то они были очень важны – люди, которых давно нет в живых. Кто они? Как жили? Чем дышали? Никогда уже не узнаешь. А ты вот можешь о себе рассказать.
Он смотрел пристально, даже слишком, так и хотелось опустить глазки в пол. Но что я, робкая школьница какая-то, что ли? Пришлось привычно задрать подбородок.
– Это долгая история, – продолжал улыбаться Лев. И кто ему имя-то такое нелепое дал?
– Я не спешу. – Можно поболтать руками, вытянуть ноги, в общем, устроиться поудобней.
Словно получив разрешение, от откинулся на спинку стула и расслабился.
– Не спешишь настолько, что станешь слушать?
– Мне очень интересно, уверяю тебя!
– Ладно. Тогда вопрос. Для чего живёт наше поколение?
Признаться, челюсть моя всё-таки отвалилась.
– Чего?
– Ты думала когда-нибудь, для чего мы живём? Каждый из нас? Мы, наше поколение. Предыдущее погрязло в склоках и погоне за рублём. Они как в террариуме, только и думают каждый сам о себе – как лучше устроиться, как украсть, чтоб не посадили и подороже продать всё, до чего дотянуться руки. Они продали всё – честь, совесть, свою землю… своих детей. И что?
– Что? – Глупо повторила я.
– Вот и мне интересно – что? – Он сложил руки на груди, скривил губы. Посмотрел куда-то в угол, нахмурился и его вдруг словно осенило. – Слушай!
Он подскочил, взял в руки айфон, подключённый к колонке и что-то включил. Музыка была смутно знакомой, а когда начались слова, Лёва сделал громче. В тесном закрытом помещении чердака прогрохотало:
«И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин такой молодой
И юный октябрь впереди!»
Хор. Сильные, звонкие голоса заставили пуститься сердце в пляс. Оно словно отмеряло каждый удар ритма. Давило на уши, на секунду показалось, что голоса доносятся с неба. Старьё, конечно, настоящая древность, но в мастерстве не откажешь.
– Слышишь? Ты слышишь эту энергию? От их голосов черепушку сносит. У них впереди – целая жизнь, они идут туда, несмотря на сложности и верят в самое светлое. Для таких покорение космоса – реальность. Справедливость, где никто не умирает от голода, никто не страдает – реальность. А мы? Что можем мы? Сидеть сутками напролёт, уткнувшись в смартфоны? Качать с утра до вечера права, потому что нам типа все должны? Закрывать глаза на несправедливость, только бы нас не тронули? У нас впереди ничего нет, наше существование бессмысленно. Это так всё глупо.
Он вдруг осёкся, сжал губы, словно сказал лишнего.
– Это ты сейчас серьёзно?
– Я предупреждал.
Вау, сколько надменности! Он предупреждал, что думает о великом, думами, которых прочим суетливым мельтешащим вокруг людишкам не понять?
– Нет, ты чего, сейчас серьёзно? – Я невольно рассмеялась, и сама поняла, какой у меня вышел нервный смех. – Ты вообще слышишь, что несёшь?
И вот он… нет, не злится, а презрительно усмехается. Косится на мою толстовку и демонстративно складывает руки на груди.
– Ну-ну. А Летов, кстати, эту песню пел. Пел, слышала?
– Не помню такого.
– Ага, – говорит он. И столько подколки в это «ага» впихивает, что хочешь-не хочешь, из себя выйдешь. Ну, я и вышла.
Потом мне было за себя стыдно. Хотя… вру. Нет, стыдно не было, просто я удивлялась, что повела себя таким нетипичным образом. Я вскочила и так сильно повысила голос, что почти кричала.
– Да ты просто с жиру бесишься! Ты сам хоть слышишь, что несёшь? Со стороны послушай! Великие цели тебе подавай? Ты правда засел в этой тухлой дыре, потому что тебя съедает тоска по смутному будущему? Смысла нету в нашей жизни? Мы глупо тратим своё время? А сам-то, гляди, с айфончиком ходишь, музыку слушаешь. На ферму в навозе ковыряться не едешь. На стройку зимой и летом впахивать тоже не спешишь! Ну ты и придурок!
Кажется, я ещё что-то говорила, и вся суть моих претензий сводилась к тому, что некоторые слишком уж зажрались.
Он тоже вскочил, слушал внимательно, до самого конца, пока я совсем не выдохлась, а потом серьёзно спросил:
– Ты что, кричишь?
Я, конечно, тут же замолчала. Щёки покраснели от стыда. Не помню, когда в последний раз я повышала голос. В смысле, не продуманно, не специально, а потому что реально вышла из себя.
Он тем временем глянул на айфон и поцокал языком.
– Надо же, как уже поздно. Иди, а то тебя будут ругать.
Сегодня, насколько я знала, вместо кружков будет профилактическая беседа, на которую не стоит опаздывать. Привычным жестом я потянулась к карману, достать смартфон и посмотреть время, но вовремя вспомнила, что связи меня лишили. Лёва, однако, жест заметил и усмехнулся.
– Постой! А откуда у тебя смартфон? – Как я сразу не поняла?
Он пожал плечами.
– Ну, говори! Ты разве здесь не на исправлении?
– На исправлении, конечно. Не на отдыхе же.
– Тогда почему у тебя телефон не отобрали?
Он сморщил нос.
– Ну так что?
– Не скажу.
Как бы его заставить? Странно, и не только это.
– И почему ты не бежишь
