беззащитное! Никто не знает, откуда он берётся и куда уходит.
– Разве талант может уйти?
– Ещё как может! – Таисия Павловна взмахнула рукой, потом ею же поправила причёску. – Бывает, человек ещё в детстве поражает всех своим гением, а потом что-то происходит – неизвестно что, и от гения не остаётся даже следа. Это ужасно, ужасно! Такого никому не пожелаешь!
Она снова взглянула на ватман, длинно вздохнула, и сомнений не осталось. Его слова про невозможность написать даже ромашку и её замечание насчёт пропажи таланта – всё сложилось. Значит, этот странный парень когда-то хорошо рисовал. А потом что-то случилось, неизвестно что – и теперь он не может оставить на бумаге даже чёрточку. Хм.
– Но что же такого должно произойти, чтобы человек потерял свой талант?! – Вскричала я, причём совершенно искренне. – Это что-то ужасное, да?
– Не знаю, – она покачала головой. – Не знаю и узнать не могу.
Она снова поправила волосы и рассеяно спросила:
– Ну что, ты отдохнула?
Но я уже получила всё, что могла, большего вытянуть из неё явно не выйдет, так что и прикидываться дальше нужды нет.
– Ой, я только вспомнила, что мне нужно заполнить анкеты и до отбоя занести в офис! Извините, но мне нужно срочно уйти!
Что за анкеты? Какой офис? Звучало бредово, но ответа я не ждала, развернулась и побежала прочь, по скрипучей лестнице, по гулким, полным пыльного воздуха коридорам, а потом по старому асфальту, покрытому словно паутиной трещинами и ямками.
Светку нашла в нашей комнате. Она, не разувшись, валялась на кровати, трясла левой ногой и мрачно зыркала на всё, что шевелиться. Но к счастью, новые следы драки на ней отсутствовали.
– Ну, и чего ты там делала? – Спросила Светка.
И вот что забавно – я снова не ответила правды. Просто пожала плечами, взяла полотенце и ушла в душ. Моя Находка осталась моей. И делиться я пока ни с кем не готова.
***
Со следующего дня началось трудовое воспитание.
Огромные промышленные швейные машины напоминали древних роботов, их внутренности то стучали, то звенели, то натужно кряхтели, и тогда нитки рвались и приходилось начинать заново.
Больше всего я боялась, что под безумно мельтешащую иглу попадётся моя рука – и будет на ней красивый такой стежок, сочащийся кровавыми каплями. Ну и нудно вообще было, сиди да шей огромные цветастые женские блузки. Для кого? Кто добровольно такое на себя нацепит? Загадка века.
И чем ближе становился вечер, тем нервозней становилась я. Внутри что-то трепетало, дрожало от нетерпения и с каждой минутой игнорировать собственную нервозность было всё сложней и сложней.
А всё дело в том, что я собиралась пойти туда, на чердак. И меня даже не волновало, что придётся врать Светке, чего я делать не любила, но в этот раз врать придётся, потому что взять её с собой невозможно. А что волновало, так это – будет ли на чердаке вчерашний парень?
Не знаю, по какой причине, но я должна была проверить.
Поэтому, как только закончился ужин, я отвела Светку в сторону и сказала:
– Слушай, подруга дней моих суровых, старушка дряхлая моя, у меня сегодня дела. Тебе есть чем заняться?
О, когда Светка молчит и буравит взглядом, жди неприятностей. В другое время я бы, возможно, напряглась, но голову занимал только чердак и невидимая наклейка «Мадонна», которую с некоторых пор я ощущала на своём лбу.
– Расслабься, если бы я собиралась сбежать отсюда, тебя бы не оставила.
– А что тогда ты собираешься делать? – Тут же спросила она.
– Секрет. Могут у меня быть секреты?
Светка этого дела жуть как не любила, но пыхтела смиренно. Не всё же ей брыкаться, я тоже бываю упряма как осёл – и тогда держись! Переупрямила же родителей, которые твердили, что Светка собьётся с пути – нет у неё другого выбора, сопьётся да родит лет в тринадцать, а там и до наркоты, лишения родительских прав и тюряги недалеко. Но я упрямилась – нет, она продержится. Упрямилась раз за разом, год за годом – и до сих пор.
– Ладно.
Подруга хмурилась, отворачиваясь, но уже смирилась, по голосу было слышно.
– Вот и славненько.
Больше меня ничего не держало – и оставалось только смотреть под ноги, чтобы они бежали не слишком быстро.
Коридор, крыльцо, улица, спуск ко вчерашнему зданию, дверь, лестница и снова коридор. Последний пролёт перед чердаком. Сердце забилось, отчего-то стало страшно и жарко, но я не остановилась. Что поделать, такой характер – если я пру вперёд, меня не остановить. Родители повторяли это то грустно, то радостно, в зависимости от ситуации – когда что-то шло по их желанию или против.
Дверь на чердак была закрыта, но к счастью, не на ключ. Закрыта была и вторая дверь – в помещение, куда вчера я таскала стулья и мольберты. И снова – не на ключ. Хотя не думаю, что запертые замки смогли бы меня остановить.
И вот я на месте.
Он был там. В другом углу, загороженный несколькими стульями. За его плечом горела лампа, бросая свет на мольберт, куда он смотрел неподвижным взглядом. Рядом стояла портативная колонка, из которой неслись звуки. Музыка. Классическая.
Как и вчера, услышав звук, он слегка наклонил голову и уставился на меня с ожиданием.
– Привет.
Голос чуть не сдал, пришлось закрыть рот и сглотнуть. Классическая музыка – это слишком, это перебор перебористый. Но что делать?
– Чего тебе?
Я тряхнула головой, с ужасом понимая, что слова прозвучали только внутри. Он ничего не произносил, я верно, просто ждала такого вопроса. Любой нормальный человек бы так и спросил, правда? Но он молчал и смотрел задумчиво. А потом вздохнул.
– Что ты тут делаешь?
Ну что же, пора его рассмотреть. Вчера как-то не досмотрела. Только подойдём-ка и сядем напротив, чтобы лучше было видно.
Серые глаза, короткие волосы, сильно выгоревшие на солнце. Загар. Бледные на фоне загара губы, всё так же упрямо сомкнутые. Прямой нос и широкие светлые брови. И худоба, ну почему же он такой тощий? В остальном – ну просто загляденье, одет как на выход, чистый и отглаженный.
Так мы со Светкой представляем себе маминых мальчиков. Ну, которые без маминого разрешения шагу ступить не могут, каждую улыбку воспринимают как покушение на собственную девственность и которые до старости будут ходить в вязаных мамой жилетах и смотреть с ней по вечерам мелодрамы по телеку.
Только взгляд у него был другой, совсем не как у маминых мальчиков.
