ладонь на руку Астрюка:
— Это мой приятель!
— Забирай его, — вежливо говорит Астрюк, — он твой.
Брюне, хохоча, трясет Мориса:
— Привет, паренек, вот забавно! Дай-ка я тебя рассмотрю: похоже, ты еще подрос.
— Здравствуй, — серьезно отзывается Морис. — А знаешь, Шале тоже здесь.
— Шале? — удивленно переспрашивает Брюне. — Да.
— Скажи, чтобы он подошел.
Холод пощипывает. Брюне вздрагивает и ищет глазами хрупкий силуэт Шале.
— Второй слева, во втором ряду.
Брюне радостно машет рукой. Шале подходит, бледный, красноносый.
— Привет, — говорит Брюне.
— Здравствуй, товарищ, — бормочет Шале.
Они немного смущенно улыбаются друг другу, Шале стучит зубами.
— Ты совсем замерз, — замечает Брюне.
Шале пожимает плечами, его глаза суровы и угрюмы.
— Не больше других.
Нет, больше. Шале всегда холоднее или жарче, чем другим. Он плохо управляет своим телом.
— Пойдем со мной. Согреешься на ходу.
Шале не отвечает. Брюне отворачивается и кричит:
— Восемь человек со мной, кто хочет!
Восемь человек выходят из рядов. Брюне внимательно смотрит на эти восемь неразличимых лиц, которые объединяет общее выражение страдания. Такими они ему нравятся.
— Вы ели сегодня утром?
— Разве что гальку. Мы со вчерашнего дня ничего не ели.
— Мулю! — зовет Брюне. — Пойди скажи Сервьену, чтобы он незаметно дал им чего-нибудь поесть — пять буханок хлеба и десять банок консервов. Да поживее!
Мулю убегает. Морис и Брюне идут бок о бок, Шале какое-то время мешкает, потом задерживается позади, Брюне оборачивается и видит, что Шале идет вместе с остальными, и его толстые короткие ноги заплетаются под длинным туловищем.
— Я рад, что Шале с нами, — говорит Брюне. Морис довольно улыбается.
— Еще бы, ведь это ас. Второго такого, как он, во всей партии не сыщешь.
Брюне, не отвечая, наклоняет голову: безусловно, Шале — ас.
— Стой!
Подходят немцы: смирные старики из ландсвера. Они пересчитывают пленных, фельдфебель с седыми усами и девичьими щеками улыбается Брюне:
— Guten Morgen![19]— Guten Morgen! — отвечает Брюне. Морис толкает его локтем.
— Он говорит по-французски? — Нет.
Морис любезно улыбается фельдфебелю:
— Здравствуй, старый хрен!
Фельдфебель снова улыбается, Морис вовсю забавляется.
— Вот как нужно с ними обращаться.
Брюне не смеется. Они уходят, уже светает. У окон и на порогах люди, зевая, смотрят, как они проходят. Брюне знает их всех, но в это утро они кажутся ему чужими и далекими. Он машет им рукой с некоторой тревогой, люди немного удивленно улыбаются: в лагере друг с другом не здороваются. Вот высовывается из окна Шапло:
— Здорово, новички! Морис мигом ему отвечает:
— Марш в сортиры, старички! Он поворачивается к Брюне:
— И пук-пук!
Он похож на парижского новобранца, который скандально врывается в провинциальную казарму. Брюне внимательно на него смотрит: он окреп и похудел, немного полысел, обрел уверенность.
— В последний раз, — говорит Брюне, — я тебя видел на улице Руаяль.
— Да, — вспоминает Морис. — В тридцать восьмом году. В те времена мы даром портили себе кровь, даже вспоминать не хочется.
Он показывает Брюне на бараки:
— Это там вы живете?
— А где ж еще? Морис хохочет.
— Не слишком шикарно.
— Так что? — раздраженно спрашивает Брюне. — Вы разве были лучше устроены?
— В Суассоне? Мы жили в совсем новенькой казарме. Некоторые даже ночевали в городе.
Брюне свистит с притворным восхищением. Морис улыбается своим воспоминаниям, у него непроницаемый вид. Брюне спрашивает:
— Как твоя жена?
— Потихоньку. Она навещала меня в Суассоне. Нам разрешали столько посещений, сколько мы хотели.
Брюне понижает голос:
— У вас были контакты с кем-нибудь из наших?
— Не у меня: у Шале. Зато мне, — гордо говорит Морис, — Зезетта пронесла два номера «Юманите».
— Вот как? — оживляется Брюне. — Так «Юманите» снова выходит?
— С июля. Брюне повторяет:
— С июля.
От этого ему почти больно.
— Каждую неделю?
— Нет, не каждую неделю, а как получается. — Морис, смеясь, добавляет: — Но в одно прекрасное утро ты увидишь, как она появится совершенно открыто, и ты сможешь ее купить в киосках, а у тех, кто думает, что мы уже мертвы, будут изумленные физиономии.
— Открыто? Пока фрицы в Париже?
— А почему бы и нет?
В данный момент Брюне не хочется все это обсуждать: даже над лучшими придется работать, они слишком долго оставались во Франции, это действует тлетворно. Внезапно он думает: но что же им говорил Шале? Он спрашивает:
— У тебя есть номер «Юманите»?
— Нет, спроси у Шале, может, у него есть. Их выбрасывали, чтоб не вляпаться в историю.
— Вы их не распространяли?
— Нет.
— Почему?
— Большинство людей не разделяли наших идей.
— С людьми надо работать. Разве Шале с ними не работал?
— Мне неизвестно, что делал Шале, — сухо говорит Морис.
Брюне смотрит на него, Морис улыбается.
— Во всяком случае, одно могу тебе сказать: это по-прежнему наша старая добрая «Юманите».
Они идут молча. Морис веселится, глаза его рыщут повсюду, все замечают, улыбка превосходства приподнимает его губу, теперь лагерь имеет свидетеля. Вдруг он останавливается: человек двадцать, полуголые, поспешно умываются под навесом, нагнувшись над каменным желобом. Морис качает головой, Брюне возвращается и берет его за руку.
— Нам нельзя терять времени.
Морис не отвечает. Брюне смотрит на умывающихся парней и вдруг он их видит: он видит их сгорбленные плечи, худые торсы, вздувшиеся животы, стариковские движения. Он в гневе поворачивается к Морису: ему кажется, словно кто-то нападает на его детище. Морис больше страдает от холода, чем они, и руки его дрожат, но у него суровый и торжествующий вид, как будто он несет знамя на первомайской демонстрации, и он держится прямо. Брюне машинально выпрямляется и, вцепившись в бицепсы Мориса, увлекает его за собой: легко изображать умника, когда ты провел полгода во Франции, посмотрим через полгодика, будешь ли ты больше стоить, чем сейчас они. Он говорит:
— А ты лихой малый.
— А как же, — соглашается Морис.
— Посмотрим, сколько это продлится!
— А почему бы этому и не продлиться?
— Увидишь, — мягко произносит Брюне. — Германия день за днем — это тебе не мед.
— Ерунда! — говорит Морис. — Все равно долго мы тут не останемся.
Брюне раздосадованно поднимает брови. Он шепчет:
— Ты собираешься бежать? Морис удивленно таращится.
— Бежать? А зачем, коли нас и так отпустят? Брюне вздрагивает. Морис возбужденно продолжает:
— Сам убедишься, товарищ! На днях папаша Сталин кое-что им скажет. А именно: «Кончайте валять дурака, ребята. Заключайте-ка мир с Францией, заключайте-ка мир с Англией и отправляйте-ка домой французских трудящихся».
— И фрицы заключат мир?
— Конечно!
— Просто так, за здорово живешь? Только потому, что их об этом попросили?
— Эх! — говорит Морис. — Ну как ты не можешь понять? Теперь бал правит Советский Союз, фрицы делают все, что он пожелает.
