видел мои улики собственными глазами, и пока, думаю, этого достаточно.
– Как скажете, Елизавета Львовна, как скажете, – Корзунов поднял кисти рук вверх, будто бы сдаваясь в плен, и улыбнулся.
Закончив завтрак и поговорив еще немного, мы принялись расходиться. Первым, сославшись на срочные дела, засобирался Конев, затем пришел черед дяди и племянника Данилевских. Андрей, смущенный только что устроенной им перепалкой, оглянулся на Элизу – та в это время, быстро просмотрев какой-то лист, скомкала его и бросила в корзину для мусора, стоявшую в углу комнаты, – потом на меня, а затем, будто подталкиваемый в спину тяжелым взглядом следователя, понуро побрел мимо замешкавшегося Корзунова к двери.
– Андрей Федорович, – окликнул я студента. – У меня будет к вам просьба.
Данилевский-младший обернулся:
– Я слушаю вас, Марк Антонович.
– Съездите, пожалуйста, в Екатерининскую больницу и справьтесь о здоровье пациента Шепелевского. Если его состояние вдруг улучшилось, его показания могут позднее очень нам пригодиться.
Глава XXI
После совещания в квартире Элизы я вернулся в свой номер у Прилепского.
На душе у меня было неспокойно. От завтрашнего заседания зависело очень многое: выступление Элизы вкупе с оглашением заключения графолога должно было оказать заметное влияние на решение присяжных. Пусть Конев и был настроен несколько скептически, я все же верил, что есть предел, за которым становится невозможным бесконечно называть черное белым…
Снизу донесся какой-то шум. Отчего-то я машинально шагнул из своей комнаты на лестницу и увидел внизу, у входа, рослого тучного швейцара, преграждавшего путь какому-то растрепанному мальчишке лет десяти в круглых очках, серой гимназической шинели, в сдвинутой набекрень фуражке и с кожаным ранцем за плечами. Гимназист что-то очень громко, но сбивчиво пытался объяснить швейцару, в свою очередь стараясь проскользнуть внутрь. В его путаных словах я разобрал собственное имя и потому поспешил спуститься.
– Моя фамилия – Арбелов. Вы меня спрашивали? – сказал я мальчику, заставляя швейцара отступить.
– Да-да, я к вам, сударь! У меня для вас сообщение!
– Сообщение?
– Да, срочное сообщение!
– От кого же?
– Меня дяденька один остановил на улице. Там, у Екатерининской больницы. Дал мне три рубля серебром, а потом сказал: «Дружище, это дело жизни и смерти», – мальчик снял запотевшие с мороза очки и принялся тереть их стекла вынутым из кармана грязным носовым платком.
– Так, а дальше?
– Он спросил меня: «Гостиницу Прилепского знаешь?» Я кивнул. Конечно, я знаю! Тогда он сказал так: «Гони что есть духу к Прилепскому, найди там купца Арбелова и передай ему, что я еду к Хамелеону. Корзинов с врачом – друзья. Поспешите». Это все, сударь… – и мальчик замолчал.
Швейцар за моей спиной лишь фыркнул.
Я отвел маленького гонца в сторону, усадил его в стоявшее в передней кресло и, присев перед ним на корточки, пристально взглянул ему в глаза:
– Вы все правильно запомнили? Как выглядел тот, кто послал вас ко мне?
– В студенческом пальто, растрепанный такой, с кучерявыми волосами, в фуражке и с красным шарфом, – всхлипнув, ответил мальчик.
Данилевский… Хамелеон? Тоже все ясно: Элиза. Даже словам про «врача» я быстро нашел объяснение: раз Екатерининская больница, значит, речь шла о Шиммере. Но дальше?.. Дело, похоже, и вправду серьезное: за это сообщение Данилевский отдал три рубля первому встречному мальчишке, а разбрасываться такими деньгами ему несвойственно…
– Кто такой Корзинов? – спросил я. – Я, признаться, ни разу не слыхал такой фамилии.
Мальчик почти плакал:
– Неужели я перепутал? Ой, простите меня! Я, скорее всего, забыл… Мне кажется, он говорил как-то по-другому. Но столько слов разом я запомнить не успел! Тот дяденька сказал мне все только один раз, а потом прыгнул в подъезжавший возок и уехал…
– Не волнуйтесь так! Вы все вспомните, – старался я успокоить моего юного собеседника. – Итак, Корзинов – друг врача…
– Нет, он как-то не так говорил, не так! Понимаете ли, как будто у сестры моей старшей, Лидии Аркадьевны, парикмахер-француз говорит и все слова наши коверкает с ударением в конец, в одну сторону. Корзинофф… Нет, не то! Все равно не то…
– Корзунов? – еще не осознавая того, что я такое, собственно, произношу, повторил я за мальчиком.
Тот аж просветлел лицом.
– Да, сударь, – он улыбнулся и с облегчением вздохнул, – верно, теперь все верно! Корзунов! Теперь-то вы все поняли?
Не ответив мальчику, я ринулся наверх за шубой. Затем, на ходу застегивая одежду, я снова сбежал вниз и выскочил на улицу.
– Простите, сударь, – услышал я за спиной уже знакомый мне мальчишеский голос. – Мне тот господин дал слишком много денег. Это, наверное, ошибка?
На дороге показались открытые сани с кучером на козлах, и я, махнув рукой, бросился вперед.
– Нет-нет, – крикнул я мальчику, уже открывая дверь возка, еще не успевшего окончательно остановиться. – Вы все сделали верно и честно заслужили свои деньги. Скажите только, как давно вы говорили у больницы с тем студентом?
– И четверти часа не должно было пройти! Я ведь все время сюда бегом бежал…
– В Вознесенский переулок, – приказал я вознице, – и живо, живо!..
Тот стегнул лошадь вожжами, и мы стрелой понеслись по засыпанной слежавшимся снегом мостовой.
«Четверть часа… Четверть часа… Времени прошло немного. Сколько от Прилепского до дома Элизы, минут пятнадцать?..» – дальше мой мозг рационально размышлять отказывался. В нем теперь вертелось одно только имя:
«Корзунов… Корзунов!..»
Данилевский передал, что Корзунов – друг Шиммера. Откуда, с чего он взял? Данилевский отправился в больницу справиться о состоянии Шепелевского, значит, он мог что-то или кого-то видеть, так? А Корзунов? Что он делал там, у больницы? Что он такого совершил, что простой бедный студент Данилевский, дабы известить меня, отдал целых три рубля серебром первому попавшемуся на улице мальчишке и опрометью бросился к дому Элизы?!
Бросив вознице монету и выскочив из саней, я вбежал в дом, взлетел вверх по лестнице и только на мгновение остановился перед входом в апартаменты Элизы, чтобы успокоить дыхание. Затем я взялся за ручку и толкнул дверь вперед.
В столовой я увидел Корзунова. Он, ссутулившись, стоял ко мне спиной и отряхивал испачканный в пыли и печной золе рукав сюртука. Перед ним на столе блестел высокий хрустальный бокал, наполовину наполненный темно-красной жидкостью.
Закончив возиться со своим гардеробом, Корзунов протянул руку и взял со стола бокал.
Услышав мои шаги, он обернулся и вздрогнул.
– Ах, это ты? – натужно улыбнулся мне мой приятель, и я едва успел заметить, как по его раскрасневшемуся лицу, украшенному парой свежих ссадин, пробежала судорога. – А мы тебя не ожидали…
– Кто это – мы? – перебил я его.
– Ну, я с Элизой…
– Что
