вздрагивают, будто в рыданиях. Ну что за дурак? Воевать с бабой, в которой еле душа держится…
Слишком рано возомнил, будто могу ею командовать. И в самом деле едва не разрушил все, что задумал и в чем она мне помогала. А что, если теперь пошлет меня на все четыре стороны?
Делать нечего — надо мириться. От ее благосклонности зависит многое.
Ноги будто свинцовые, но я не даю себе послабления, подхожу ближе. Поколебавшись, ложусь рядом, чувствуя, как прогибается матрас под моим весом.
— Вель…
Провожу рукой по плечу, по спине. Медленно, прядь за прядью, убираю рассыпавшиеся волосы, обнажаю тонкую шею. Наклоняюсь, осторожно целую за ушком.
— Вель. Не злись. Я не хотел… так. Тебе не понять, что значит для меня этот мальчишка.
Молчит, и я понимаю, что говорю что-то не то. Но что еще говорить? Вроде бы уже извинился, повторяться бессмысленно. Вместо этого бормочу что-то невразумительное:
— Но ты тоже хороша. Могла бы сказать мне, прежде чем отказывать Вильхельмо…
Нет, опять не то. Худые плечи становятся еще острее. Глупец. Разве так мирятся с женщиной?
Виновато выдыхаю ей в затылок, зарываюсь носом в волосы и касаюсь губами шеи, обхватываю нежную мочку. Хочется шептать ей на ухо какие-то глупости, чтобы простила, откликнулась, обернулась, но на ум ничего не идет.
— Вель…
Ее запах пьянит, мысли в голове расплываются. Хочется прикасаться к ней бесконечно, целовать ее всю, но мешает треклятая рубашка. Тяну рукав вниз, оголяю хрупкое плечо, впитываю губами сладость ее кожи дюйм за дюймом. Рука сама нащупывает голое колено под длинным подолом, тянется выше, к стройному бедру. Вель упрямо подбирается, закрываясь еще больше, но не отталкивает. Может, у меня еще есть шанс загладить вину?
Близость желанного девичьего тела распаляет, огонь внутри разгорается, искушает плоть. Ненавистную рубашку не жалко: все равно испорчена, поэтому рывком разрываю податливую ткань от лопаток до поясницы. Вель тяжело вздыхает, когда я тесно прижимаюсь грудью к узкой спине. Рука путается в обрывках рубашки, гладит длинные ноги, сжимает бедра, но мне хочется большего.
От поцелуев становится жарко; как паук, обхватываю ее живот, подтягиваю к себе ее бедра ближе, теснее. Чувствую, что готов ринуться в бой без всяких сантиментов, но все еще способен себя остановить: ты не просто трахаешь красивое женское тело, ты должен расположить эту женщину к себе. Губы приникают к уютной ложбинке между лопаток, стараюсь быть нежным, дарить ей ласку. С живота рука пробирается выше, между плотно сведенных локтей, находит мягкую округлость груди.
— Вель… — выдыхаю ей в спину и больше не знаю, что сказать. То, что она красива и желанна, она знает сама. То, что я сожалею, я уже сказал.
Говорить вовсе не хочется. Просто смаковать ее имя, перекатывая на языке.
Под моими ласками ее тело постепенно расслабляется, перестает сжиматься — и я радуюсь, как мальчишка. Сгорая от нетерпения, все же пробую границы: одной рукой обнимаю ее под грудью, другая осторожно оглаживает изгиб бедра, чуть сжимает ягодицу, пальцы как бы невзначай касаются влажных складочек между плотно сжатыми ляжками. Ловлю тихий стон, пресекаю мимолетное намерение отстраниться — впрочем, не слишком явное, — и влажно целую открывшуюся шею. Еще немного, и пальцы скользят все легче, наконец-то можно заменить их на изнывающий от напряжения член.
Раскусив мое коварство, Вель слабо вскрикивает, но я не позволяю ей выпутаться из объятий.
— Тише… тише… — шепчу прерывисто прямо в ухо, покрывая его поцелуями. — Расслабься… Вот так…
Беру ее сзади, как давно хотел. Медленно, нежно. Изгиб ее тела повторяет изгиб моего, она выгибается, сладко постанывает; сгребаю влажные от испарины волосы и впиваюсь поцелуем в манящие губы.
Пытаюсь сказать, как сильно хочу ее, но из горла вырывается только бессвязное «м-м-м», и я снова теряю голову.
====== Глава 23. Ошибки и сожаления ======
Осторожные прикосновения пальцев Лей приятно холодили шею. Зато встречаться с ее укоризненным взглядом в зеркале не доставляло подобного удовольствия. Покрывая целебным снадобьем проступившие на коже синяки, Лей то и дело качала головой и сердито пыхтела. Я не знала, куда деть глаза.
— Добром это не кончится, — наконец заявила она и с вызовом посмотрела мне в лицо. — Госпожа, почему вы позволяете ему это?!
— Лей, ну как мне тебя убедить — ничего страшного не произошло! Он просто…
— Он просто держал вас за горло. Хотел придушить? Госпожа, помните, что у вас есть муж и он способен вас защитить!
— Не стоит драматизировать. Джай не сделал ничего плохого. Просто он иногда не рассчитывает силу.
— А по-моему, он не видит разницы между мордобоем на Арене и утехами в постели!
Лей вся кипела от гнева, и я снова почувствовала неловкость, украдкой бросив взгляд в зеркало. Если на мои синяки так реагирует служанка, что же скажет Изабель? А Диего? Страшно представить…
— А плечи! Вы только посмотрите! — Лей осторожно провела прохладными пальцами вдоль моих ключиц. — Как раз над вырезом платья!
— Я надену другое, привезенное с севера.
— Разве у него воротник достает до самых ушей? — язвительно бросила Лей, заставив меня поморщиться.
— Ты много себе позволяешь.
— Простите, госпожа.
Лей покорно опустила ресницы, но они продолжали трепетать от распирающего ее гнева. Впрочем, надолго ее показного смирения не хватило.
— Я хорошо помню, каково это — когда тебя берут грубо и бьют при этом. Но я рабыня, у меня не было выбора, а вы — свободная женщина, госпожа!
— Меня никто не бил, — отмахнулась я от нее, как от назойливой мухи. — И не вздумай об этом болтать.
Прищелкнув языком, Лей вновь покачала головой, отложила пузырек с мазью и принялась затягивать на мне корсет. Облачив меня в скромное северное платье, она придирчиво оглядела плоды своих трудов.
— Ну вот! Все равно видно.
Вздохнув, я внимательней пригляделась к своему отражению.
— Просто заплети мне низко косы, я переброшу их на грудь. Кроме того, в церкви принято покрывать голову, под накидкой точно никто ничего не заметит. И поторопись: мне еще надо успеть написать письмо.
Как и следовало ожидать, из-за всей этой возни я вышла к карете позже, чем рассчитывала.
— Мы опоздаем к началу мессы, — проворчал Диего, помогая мне забраться в карету. — Почему ты всегда так долго копаешься?
— Прости, — только и смогла сказать я, усаживаясь среди бархатных подушек и торопливо поправляя на себе накидку.
Сидевшая напротив Изабель смерила меня оценивающим взглядом и расплылась в притворной улыбке.
— Доброе утро, дорогая. Как спалось?
— Доброе утро, матушка. Ночью было душно. У нас на севере сказали бы, что это к дождю. Но тут,
