выбрать противников покрепче.
Но едва я переступаю порог своей комнаты, как мысли о поединках вытесняются мыслями о Вель. Не терпится увидеть ее, однако я вынужден соблюдать осторожность. Чутко прислушиваюсь к звукам в коридоре, и когда улавливаю негромкие женские голоса и хлопанье двери, дергаю плотный гобелен и иду прямиком в хозяйскую спальню.
Вель, уже переодетая в длинную ночную рубашку, сидит за столиком у окна и задумчиво вертит в пальцах крупную виноградину. Отблески масляной лампы мягко ложатся на ее лицо. Она так красива в этот миг, что с нее можно писать картину.
Когда я вхожу, Вель вздрагивает и поднимает на меня печальные глаза.
— Как ты? — устало спрашивает и взглядом предлагает мне сесть.
— Неплохо, — опускаюсь на стул напротив и вглядываюсь в ее лицо. — Новички еще совсем зеленые, запуганы до икоты. Впереди целая неделя, но, боюсь, им предстоит долгое обучение, и к субботе они будут не готовы. Хотелось бы в следующий раз получить соперников посильнее.
При этих словах Вель закусывает губу и низко опускает голову.
— Что-то случилось? — спрашиваю напрямик.
— Ничего, — отвечает слишком поспешно, пряча глаза.
— Вель, не лги мне. Что ты скрываешь? Тебя обидел муж?
— Нет, нет, — нервно вскидывается, встает и зачем-то подходит к камину. — С чего бы ему меня обижать?
— Тогда что? — поднимаюсь вслед за ней и подхожу ближе. — Говори.
Она стоит ко мне спиной и молчит, ковыряя ногтем лепнину над камином. Кладу ладонь ей на плечо и говорю мягче:
— Скажи мне, Вель. Что тебя тревожит? — Пытаюсь понять и вдруг вспоминаю, как поймал на себе самодовольный взгляд бывшего хозяина, с которым мы столкнулись у выхода из Арены. — Это Вильхельмо?
Вздрагивает, как от удара, и вся будто съеживается — значит, угадал.
Значит, ее гнетет нечто, связанное с Аро. При мысли о мальчишке сердце начинает ухать, будто кузнечный молот. Помимо воли вижу его распластанным на холодном полу подземелья, окровавленным, мертвым.
— Он отказался продать Аро? — решаюсь задать вопрос и в напряжении жду ответа.
Острые лопатки еще сильнее выпирают под тонкой тканью рубашки.
— Нет, он… ну… в общем, да, — лепечет она что-то бессвязное, и я разворачиваю ее лицом к себе.
Кусает губы, пытается отвести глаза, но я приподнимаю ее голову за подбородок и заставляю смотреть на себя. Сердцем чувствую, что она юлит, не договаривает, и это начинает меня злить.
— Вель? Что он сказал? Говори правду.
Она испуганно смотрит, кончиком языка проводит по губам и чуть слышно отвечает:
— Он поставил условие.
— Какое?
— Сказал, что продаст Аро, если ты победишь в поединке Несущего Смерть.
— Несущего Смерть? — мои брови удивленно ползут вверх, а в следующий миг губы сводит в злой ухмылке. — Что ж, от Вильхельмо следовало ожидать.
Вель всхлипывает, но камень с моей души уже сброшен, а в голове кружится вихрь из обрывочных воспоминаний: финальная схватка, глухие удары огромных кулаков, свирепое рычание наводящего ужас великана, тело мертвого раба, верхняя часть которого превратилась в кровавое месиво. Страха нет, зато в мыслях один за другим проносятся варианты, как его одолеть. Мне еще не попадался такой большой и сильный противник, но и я пока ни разу не проигрывал.
— Ничего, Вель, — шепчут губы; ладонь гладит ее по спине, пока голова занята раздумьями. — Вильхельмо меня недооценивает, и это сыграет против него.
— Ты не понял! — она вскидывает голову и в смятении смотрит на меня. — Он требует поединка насмерть!
— Насмерть? — во рту становится кисло. — Вот же ублюдок. И не жаль ему такого молодца? Представляю досаду Вильхельмо, когда он в один день потеряет и Несущего Смерть, и Аро.
— Ты с ума сошел? — оторопело хлопает ресницами Вель. — Ты не будешь биться с Несущим Смерть. Я отказала Вильхельмо.
— Что?! — на меня вдруг накатывает злость, и я с силой сжимаю худые девичьи плечи. — Что ты сделала?!
— Отказала ему. Я не позволю тебе выйти на верную смерть.
— Ты не можешь мне запретить! — вне себя от гнева грубо встряхиваю ее за плечи.
Вообще-то может, ведь я ее раб, — мелькает на задворках сознания здравая мысль, но тут же тонет в волне животной ярости.
— Джай! — Вель испуганно распахивает глаза и пытается вырваться. — Прекрати! О чем ты только думаешь? Этот Несущий Смерть — настоящее чудовище!
— Он живой человек! — собственный голос кажется звериным рыком, я делаю над собой усилие и толкаю ее к стене, чтобы не раздавить ненароком хрупкие кости. — И его можно убить, как любого другого! Ты завтра же отправишь Вильхельмо письмо с согласием.
— Нет! — упрямо трясет головой, и светлые глаза вспыхивают в отблеске лампы. — Нет, ни за что! Я не позволю тебе умереть!
— Ты не будешь решать за меня! — рычу я, подступая ближе.
— Джай! — она испуганно вжимается в стену и вскидывает руки в защитном жесте. — Подумай, что ты делаешь! Ради одного человека ты хочешь загубить все, о чем мечтал!
— А может быть, этот человек стоит целого мира! — вулкан внутри клокочет, затмевая мысли. — Хочешь быть вершителем судеб? Выбирать, кому жить, а кому умирать?
— Если ты погибнешь, никто не спасет остальных! — срывающимся голосом восклицает она. — Я запрещаю тебе…
— Только попробуй мне запретить!
Одной рукой хватаю ее за горло, другая нащупывает легкую ткань у ворота, рвет книзу. Больше ни одна упрямая сучка не будет решать, как мне жить и как поступать. С силой хватаю ее за бедро и тяну на себя.
— Джай, нет! — упирается, старается прикрыться и вырваться одновременно. — Отпусти! Я не хочу!
— А почему не спросила, чего хочу я?! — зло бросаю в ответ, рывком разводя ее ноги.
— Джай!
Глухой звук смазанной пощечины вдруг отрезвляет. Слепящие всполохи перед глазами рассеиваются, возвращая способность видеть. Вель дрожит в моих руках, из сдавленного горла рвутся хрипы, глаза распахнуты в пол-лица. Отпускаю ее, помогаю встать на ноги; она пытается откашляться и прикрыться обрывками рубашки.
Из остатков утихшего гнева рождается стыд.
— Ты не можешь запретить мне биться за Аро, — вырывается у меня вместо извинения.
— Делай что хочешь, — хрипло произносит Вель, потирая горло и, пошатываясь, уходит к кровати. Придерживая на себе разорванную рубашку, неловко взбирается на постель и ложится спиной ко мне, подтянув к груди колени.
Смотрю на худые плечи, на торчащие лопатки и острые локти, и жгучее чувство вины разъедает нутро. Почему снова так взъярился? Ведь она не со зла. Она по наивности боится за мою жизнь. Все бабы одинаковы — им только позволь, будут век держать при своей юбке.
— Вель, — голос кажется чужим, незнакомым. Виноватым. — Прости. Я не хотел тебя напугать.
Молчит, не двигаясь. Плечи
