так богато, как атаман с супругой, но со вкусом. Раскрасневшиеся от волнения, они упивались торжественным моментом.
Последним стоял сам виновник торжества – Микола Билый. Слегка бледный, он сдержанно улыбнулся, перехватив взгляд отца.
Иван Михайлович довольно крякнул, оценив всех, перекрестился и на правах старшего крепким своим кулаком постучал в ворота.
Секунды замерли.
А с ними и сердце подъесаула.
Застучало с удвоенной силой, когда из-за ворот послышался злой лай сторожевого пса.
«Началось», – пронеслась мысль в голове Миколы.
В хате Федора Кузьмича Коваля было прохладно. На оконце еле заметно дрогнула белая короткая занавеска.
Хату Ковалей окружала щедрая растительность, состоявшая в основном из деревьев плодовых. Но любил хозяин раины и карагачи. Напоминали они ему своей статью и мощными стволами воинов сильных, с вековой глубины дошедших. Из рассказов дедовых еще. А рассказы те были о казаках запорожских. Духом крепких, словно из стали вылитых. Памятуя о тех историях, как оженился Федор Кузьмич да хату построил, так и посадил у главной стены три раины да четыре карагача. А чтобы тем деревам скучно не было, разбил Федор Кузьмич сад яблонево-грушевый. Почитай, 23 годочка пролетело с той поры. Разрослись деревья, давая обильную тень и прохладу. Любил Федор Кузьмич у открытого окна посидеть на лавке да послушать, как раины с карагачами перешептываются, шелестя листвой. В эти моменты вспоминал он молодость свою героическую, жинку, что краше не было, как Марфу один поднимал, воспитывал. Вся жизнь просматривалась, как на картинах.
Работница-хохлушка Марийка возилась с тестом, ставя опару.
Дочь Марфа, прижимая к груди найденную в палисаднике у куста розы папаху Миколы Билого (такая папаха из серого каракуля была только у него), сидела в своей горнице, мечтательно поглядывая на распустившиеся бутоны розы за окном. Сам хозяин сидел за широким столом под красным углом, разглядывая в распахнутом окне, как нанятый из хохлов работник ловко управлялся с козами. Чтобы не замылить глаз, Федор Кузьмич изредка посматривал на возню Марийки, давая наставления.
– Тесто меси нежнее, чтобы с пузырями было. Чтобы дышало! Чай не глину ногами толчешь!
Любил Федор Кузьмич, чтобы все было так, как он скажет. Поэтому и не давал спуска работникам даже в мелочах.
– Да полно вам, Федор Кузьмич, – отбивалась Марийка, улыбаяясь своим тайным желаниям. – Я ж не впервой!
– Не впервой! – ехидно передразнил хохлушку хозяин. – Не впервой ты с Марфой и к речке ходила! Где дочь моя, кровиночка родная, опосля оказалась?! А?! Шо зенки в стол упираешь?!
Марийка попыталась что-то ответить, но замялась. Вспомнила воду ледяную, передернуло. Знала, что не со зла Федор Кузьмич упрекает, больше для порядку.
– Ладно! – смягчился Коваль. – Кто старое помянет, тому… сама знаешь. Не со злобы я. Дай бог здравия сыну атамана нашенского Миколе. Век за него молиться буду. Донечку мою батьке вернул в целости.
Федор Кузьмич повернулся к образам и перекрестился, зашептав молитву о здравии раба божьего Николая.
Затем вновь повернулся к Марийке и по-отцовски сказал:
– Зла не держи, Марийка, сама родительницей станешь, поймешь, – и, переводя разговор на другое, добавил: – Крикни работнику, как с козами управится, пусть снедать в хату идет.
Марийка выглянула в раскрытое окно и собиралась уже было сообщить работнику о распоряжении хозяина, но поперхнулась, закашлялась.
Через открытое окно донесся стук и почти одновременно загавкал дворовый пес.
– Кто это мог быть? – спросил Федор Кузьмич. – Марийка, ну-ка выйди глянь, шо там! И мигом давай!
Марфа вздрогнула. Дыхание участилось. Каким-то известным только женскому сердцу чувством она осознавала, что этот стук – начало ее новой жизни. Скрестив руки на груди, крепко обнимая папаху возлюбленного, Марфа опустилась на колени и, обратив взор к образам, молитвенно обратилась к Пресвятой Богородице.
Иван Михайлович, выждав положенное время, вновь постучал в ворота.
Наконец послышались шаги и голос Марийки, успокаивавшей гавкающего пса:
– Ух ты, анчибел, шо разтявкался! Цыц!
Лязгнул мягко смазанный затвор, и ворота отворились.
– Здоровеньки булы, дивчина! – поприветствовал Марийку Иван Михайлович. – А шо, хозяева-то в хате али в разъезде?
– Да у хате, где ж еще им быть. Заходьте, будь ласка, – радостно ответила Марийка.
Вся процессия во главе со старшим Билым проследовала во двор, и, поочередно подымаясь по неширокому крыльцу, гости вошли в хату Ковалей.
– Здорово живете! – за всех поздоровался Иван Михайлович. Марфа вздрогнула, услышав голос станичного атамана. Радость разлилась по сердцу.
– Слава богу, атаман! И вам всем того же желаю, – догадываясь о цели визита гостей, ответил Федор Кузьмич. И для порядка спросил: – С чем пожаловали, гости дорогие?
– Мы долго охотились за красивой куницей, и она забежала к вам во двор. Вот мы и хотели бы посмотреть, не забежала ли она в вашу хату! – задорным голосом начала действие Аксинья Шелест.
– Проходите, гости, милости просим, – Федор Кузьмич, разгладив усы и окончательно убедившись в своих догадках о причине прихода станичного атамана, ответил с легкой задоринкой в голосе и добавил: – Не чулы, не бачилы, о ком речь ведете.
– А мы пошукаемо! Может, и найдем ту куницу! – не унималась Аксинья.
– Ну коли найдете, то куница ваша будэ! – вторил ей Федор Кузьмич.
При этих словах Микола Билый прошел в комнату, где сидела Марфа. Та встала со стула и в смущении протянула Миколе его папаху. Это означало, что жених нравится невесте и свадьбе быть. Микола взял за руку Марфу, и они вместе вышли в комнату, где их ждали сваты.
– Тепер вси бачуть, шо це и есть та, по ком у казака сердце болило! – растягивая слова, почти пропела Аксинья и добавила: – А ну-ка, Марфушка, пройдись, пройдись. Побачимо як ты ходишь.
Следуя традиции сватовства, Марфа прошлась по комнате.
– Ай невестушка, что та лебедушка! – подметила Аксинья.
– Ну, шо, доченька, мил-люб тебе жених, Микола Билый? – спросил Федор Кузьмич.
Марфа, смущенно отведя голову в сторону, ответила негромко:
– Люб, батько!
– А приметила ли ты жениха нашего? А ты, жених, невесту? – вновь запела сваха.
Микола и Марфа, как водится, обменялись приготовленными друг другу подарками. Марфа подарила Миколе вышитую своими руками рубаху, Микола – отрез на платье.
– Ну вот и добре! – заключил Федор Кузьмич. Наталья Акифеевна, державшая до сей поры испеченный каравай в руках, поставила его на стол, что означало одно: далее будут смотрины.
– Василь, – сказал Иван Михайлович. – Передай работнику, чтобы принес съестное, припасенное в арбе. Теперь гулять будем.
Домой Билые вернулись поздним вечером. Прощаясь, Иван Михайлович обнял Федора Кузьмича и сказал:
– Ждем через неделю у нас в курене на смотрины!
– Шо ж не быть-то. Непременно побачимо!
По станице разлетелась новость: Микола
