Книга Bella Германия - Даниэль Шпек

Фальшивые документы сделали для всех, кроме Винченцо. Он-то пока был чист, его имя не попало ни в один список, ни в один полицейский отчет. Хотя Винченцо новый паспорт так и манил. Таня и Олаф украли чистые бланки в каком-то муниципалитете во время одной из первых «акций» – бумажки, наделенные поистине волшебной силой. Заимей такую – и сможешь сменить имя или фамилию, подкорректировать место рождения и даже внешность.

Вручение фальшивых документов походило на ритуал посвящения в избранные, куда Винченцо ходу не было. В предстоящей «акции» ему снова отводилась второстепенная роль – стоять на шухере. Тане же, вообще-то отвечавшей в организации за пропаганду, на этот раз отводилась одна из главных ролей. Она была правой рукой Олафа, его рупором и возлюбленной. В группе их воспринимали как пару, несмотря на царящие вольные нравы и беспорядочность сексуальных связей.

Ночью, пока Таня спала с Олафом, Винченцо читал ее статью. Заглавных букв для Тани не существовало, по тексту были рассыпаны выделения и подчеркивания, придававшие ему особую выразительность. При этом Таня предельно ясно обосновывала и связывала все более-менее значимые акции. Так, ограбление магазина провозглашалось экспроприацией народного имущества. Кража паспортов – сопротивлением фашистской бюрократии. Нападение на банк означало дестабилизацию капиталистической системы. Таня цитировала Мао Цзэдуна, Ульрику Майнхоф и южноафриканского политика Тупамароса.

В одной из статей она называла похищение председателя берлинского отделения Христианских демократов Петера Лоренца – Винченцо никогда не слышал этого имени – самой успешной акцией после того, как схватили лидеров РАФ. Впервые «воинствующий левак» канцлер Шмидт был загнан в угол и вынужден освободить «томившихся в заключении товарищей». За что они попали за решетку, Таня не уточняла. Поскольку дилемма «преступник или жертва», по ее мнению, «утратила моральный пафос и стала вопросом исключительно точки зрения».

Но если одни слова наводили ясность, то другие напускалили туман. Что было очевидно в статье, так это категоричность и нетерпимость к возражениям. Истины провозглашались, а не обсуждались, и Винченцо чудилось, что эта категоричность что-то маскирует. И, гадая, что именно, он думал прежде всего о Тане. Что она скрывает, что чувствует на самом деле? И почему он постоянно думает о ней?

У них был общий противник – государство. Так им казалось, по крайней мере. При этом они не видели, что противостоят «системе» из очень разных соображений. Если Винченцо, сыном гастарбайтера, двигала скорее обида, то Таней, дочерью благополучных немецких бюргеров, – обостренное чувство гражданского долга. Он мстил обществу, которое обошлось с ним несправедливо. Она хотела это общество изменить. Однако причины для нее не имели значения, важна была лишь преданность цели. Собственно, это и являлось сердцевиной идеологии, противопоставлявшей себя любым формам национализма. Корни убеждений в расчет не принимались, как и то, что у этих корней свои, невидимые, пути под землей. Идеология ослепляет не хуже любви.

Все началось с того, что он повздорил с Олафом.

Винченцо полагалось караулить возле машины, пока Олаф и Таня обследовали один универмаг для планируемой атаки. Это случилось туманной зимней ночью, над городом висела белая завеса, сквозь которую, подобно фосфорическому болотному свечению, пробивались огни светофоров и рекламы.

Презрев инструкции, Винченцо последовал за Олафом и Таней; на всякий случай он прихватил пакет, набитый газетами «Бильд», которые умыкнул из почтовых ящиков. Он не понимал, почему универмаг нельзя поджечь прямо сейчас? Обстоятельства самые благоприятные. Разбить витрину, поджечь газеты – и раствориться в тумане.

– Я решаю, что и когда делать! – вызверился Олаф. – Немедленно на свой пост.

Винченцо отказывался, спорил. Олаф лишь сильнее злился. Таня пыталась успокоить их и настаивала на том, что универмаг надо не поджигать, а грабить. Страсти накалялись и, прежде чем Олаф и Винченцо успели наброситься друг на друга с кулаками, из тумана вышли двое полицейских. «Ваши документы!»

Они побежали, полицейские за ними. Ключи от машины были у Винченцо. Он прыгнул за руль и, как только Олаф и Таня заскочили в салон, рванул прямо на преследователей. Полицейские метнулись в стороны, а Винченцо погнал по Леопольдштрассе. «Идиот! – заорал Олаф. – Чертов идиот!» Винченцо оглянулся – полицейской машины не видно. Внезапно впереди в тумане замерцали синие всполохи, взвизгнули тормоза. Винченцо выжал газ. Улица была пустой, но видимость составляла не больше двадцати метров. Преследуемый мигалкой, Винченцо мчался сквозь туман.

Взвыла еще одна сирена – полиция брала их в кольцо. Винченцо выключил фары. Таня кричала, Олаф сыпал проклятьями. Но Винченцо оставался спокоен. Притормозил и резко свернул в один из переулков. Потом дал газ – и сирены стихли в тумане. Когда они без приключений прибыли на место, даже Олаф был вынужден признать, что строптивый итальянец – настоящий ас по части вождения.

Так Винченцо нашел свое место в группе, стал шофером.

Винченцо прикручивал новые номера на невзрачные «форды» и «ауди», которые поставлял некий Слободан, а потом отгонял машины в автосервис, где их перекрашивали. После первой «акции» он отдраил каждую поверхность, изнутри и снаружи, чтобы стереть отпечатки пальцев, и отогнал машину скупщику.

Вскоре Винченцо начали поручать и курьерские дела – доставку из тюрьмы пакетов, которые ему нельзя было вскрывать. А однажды он поехал на заброшенную парковку на окраине Турина, где двое безымянных парней выгрузили из своей машины оружие – «калашниковы» и «беретты», которые Винченцо спрятал в специальный отсек под полом и благополучно перевез через границу. Один пистолет из партии он, впрочем, присвоил и хранил в своем матрасе.

Потом он совершил свой первый угон: ему надоели неказистые «ауди» и «форды». Понадобилось тридцать секунд, чтобы вскрыть дверцу и закоротить зажигание, – и это на улице средь бела дня. Четырехдверная «джулия-альфа-ромео» была куда проворнее полицейских БМВ – идеальная машина, чтобы уходить от преследования.

Но Олаф не любил итальянские автомобили. В том, что касалось машин, он был типичным немецким бюргером.

– Взял бы «бенц», если нужно помощнее, – ворчал он. – Уж понадежнее будет.

Его злило своенравие Винченцо. Тане снова пришлось разнимать их. Предстояла серьезная «акция», не время для разногласий.