— Мы знаем, кто вы, бесполезно отказываться. У вас фальшивые паспорта, мы обязаны вас задержать.
— Ну, что ж, закон есть закон — ответила я.
— Мы знаем, кто вас сопровождает, их видно невооруженным взглядом. Есть ли у них оружие?
«Вот это вопрос серьезный, видимо, они собираются их задержать, но боятся только вооруженного сопротивления…»
Пока я думала, что ответить, они задали очередной вопрос:
— Могут ли они совершить терракт, если мы их арестуем?
«Если сейчас задержат наших мужчин, их ждет тюрьма или фильтрационный лагерь, пытки и смерть…»
— Я могу дать полную гарантию, что терракта не будет, если вы их доставите в Стамбул.
Все-таки они очень боялись возможности терракта. Под усиленным конвоем все пассажиры были сопровождены к самолету, через какое-то время военные дали приказ отправлять самолет. Но Мусик в самый последний момент вышел из него, чтобы разделить мою судьбу… Все это время он очень переживал, что не смог уберечь Джохара, и когда увидел клонящиеся к земле красные маки он тихо сказал: «Я не закрыл Джохара от гибели своим телом, но если что-то еще случится, я умру вместе с тобой». Он сдержал свое слово, принеся себя в жертву.
В тот же день, когда самолет приземлился в Стамбуле, Ваха Ибрагимов сделал заявление в прессу о нашем незаконном задержании в аэропорту города Нальчика. К его заявлению тут же подключился с протестом Зелимхан Яндарбиев, а Шамиль Басаев многозначительно пообещал российскому правительству «прийти в Нальчик из Чечни», если нас немедленно не освободят. В Кабардино-Балкарии могли начаться волнения. Россией был нарушен закон кавказского гостеприимства, кроме того, по обычаям, на женщин и детей не распространялся даже закон кровной мести.
Тайно меня срочно посадили на самолет и под усиленной охраной привезли в небольшой курортный городок, похожий на Кисловодск. Мусу оставили в Нальчике. Маленький замок, куда меня поместили, со всех сторон был окружен каменной стеной, позади замка она плавно переходила в высокую зеленую гору. Его охраняло такое количество охранников с мобильными телефонами в руках, что я поняла: они верили, что Шамиль может прийти куда угодно! За два дня, которые я там провела, я познакомилась с обслуживающими местным персоналом, охранниками — все они были кавказцами и очень сожалели о гибели Джохара. Несколько раз приезжали офицеры ФСК, их интересовал только факт гибели Джохара. Ничего нового к тому, что уже было заявлено на пресс-конференции иностранным журналистам, я добавить не могла. Больше всего я переживала за Мусу и просила, чтобы нас с ним не разлучали. Мне пообещали отвезти его в Москву вместе со мной, а не в фильтрационный лагерь. Передали личный приказ Ельцина о моем освобождении, а Мусу в обещали обменять на кого-нибудь из российских военнопленных.
На следующий день нас с Мусой привезли в Москву. Его посадили в тюрьму на Лубянке, это было гораздо лучше фильтрационного лагеря, откуда он мог выйти только калекой или вообще исчезнуть без следа. Я собиралась выступить в Москве в телевизионной передаче «Взгляд», рассказать о «партии войны», о людях, по чьей вине мы так долго убиваем друг друга. Всем нам нужен был мир…
Я поделилась планами будущих выступлений с сопровождающими меня военными. Им тоже надоела война. Один из них, понизив голос, посоветовал мне перед выступлением обязательно запастись диктофоном. Я не поняла тогда тайного смысла его слов, которые подтвердились потом самым неожиданным образом. Они привезли меня в город Ивантеевку. У заросшей малиной калитки нашего старого дома встречал отец, он обнял меня и заплакал. Отец очень постарел за эти два года, сколько ночей не спал из-за нас. А у меня после всего, что я пережила, как будто окаменело сердце. До сих пор я до конца не могла поверить в произошедшее, иногда мне казалось, что все это кошмарный сон… вместе с нашей войной.
Я прошлась по запущенному саду. Вот старый орех — «дерево Джохара». Когда мы приехали к отцу из Сибири в очередной отпуск, он сажал молодые деревья, и каждый из нас выбрал себе по саженцу. Мне тогда больше всех понравился маленький кустик жасмина… Вот терраса с настенным акварельным панно, на котором я нарисовала Джохара, лихо скачущем на коне. Вечером пришли ивантеевские родственники, «посмотреть» на меня и послушать. Накрыли на стол, но… Какими пустыми и ничтожными казались мне их вполне естественные, повседневные заботы по сравнению с тем, что происходило в Ичкерии, в которой больше жизни я любила сейчас всех оставленных мною людей, до последнего голодного сельского мальчишки, собирающего под бомбами в лесу черемшу. Я как будто выпала из другого измерения, в котором, в вихре опережающих событий, молниеносно проносилась жизнь, и сама смерть производила тщательный отбор людей на прочность, словно Евангелиевских «зерен и плевел».
Включили программу «Время»: «Чеченские боевики сдали одиннадцать сел, в том числе Бамут…» — радостно вещал рыжеволосый диктор. И тут я вспомнила слова бамутского богатыря Руслана Хайхороева: «Если скажут, что сдали Бамут, не верь, плюнь тому человеку в лицо. Бессмертный Бамут будет стоять насмерть!» На следующий день я повторила его слова приехавшим к нам в дом журналистам, которые сначала мне не поверили, но через несколько дней моя информация подтвердилась. Через старого знакомого журналиста Ильяса Богатырева я договорилась о моем будущем выступлении в телевизионной передаче «Взгляд». Весь следующий день у нас с отцом ушел на поиски мастерской по изготовлению гранитных и мраморных памятников. Я давно хотела поставить на могилу маме небольшой мраморный камень или плиту с ее фотографией. Наконец, нашли как раз то, что нужно, придумали вместе с отцом надпись и заказали. Памятник будет готов через неделю.
На следующее утро, в 12 часов, совершенно неожиданно приехала Липхан Базаева. С ней мы встретились во время бомбежки в селе Гехи-Чу, ровно за неделю до последнего покушения, и я вспомнила поразившие меня строчки:
Я срываю вереск, шелестит трава, В этом мире мы не встретимся больше, Ты должна понять, но встречу я буду ждать…
Мы обнялись, как сестры… Липхан очень торопилась: «Ровно в час надо быть в центре Москвы. Приехали женщины с Кубани подхватить «платок Мира», там будут представители от других организаций, и все ждут только тебя». «А откуда они узнали, где я живу?» — удивилась на мгновение я, но Липхан сказала: «Твой адрес дали в ФСК».
В одну минуту я собралась, и мы быстро поехали вместе с Липхан на черном микроавтобусе, который ждал нас у калитки дома. Через час мы уже подъезжали к огромному зданию в центре Москвы. Поднялись по высокой лестнице и вошли в большой зал, где за небольшими столиками сидели преимущественно молодые женщины. Нас провели и усадили за такой же столик, где уже сидели два чеченца — Дик Михайлович Альтамиров и незнакомый мне молодой парень. В президиуме поднялась высокая красивая полная женщина, Наталия Нарычева, и начала говорить. Как я узнала позже, она была спонсором и организатором всей предстоящей церемонии, рядом стояла юная девушка, потерявшая жениха на русско-чеченской войне. Не успев выйти замуж, она стала уже вдовой. Ее тонкое нежное лицо с большими серыми глазами, полными еле сдерживаемых непролитых слез, тронуло мое сердце. Сколько таких юных вдов сейчас плачет по всей Ичкерии и России? Сколько седых, уставших ждать, матерей больше никогда не увидят своих сыновей.
