Энергичный Джустиниани, похоже, еще больше взбодрился. Переведя взгляд в сторону, на турецкий лагерь, он несколько мгновений смотрел на расположение противника, а затем медленно провел правой рукой по линии его протяженности. Где-то поблизости раздался грохот, и еще одно ядро ударилось в стену возле ворот Деревянного Цирка, расположенных неподалеку от дворца. На этот раз каменная кладка стены выдержала удар, и ядро не причинило ей никакого ущерба.
– Мы находимся здесь по своей собственной воле! – прокричал Джустиниани. – Мы пришли сюда как свободные люди, которые никому ничем не обязаны. Еще совсем недавно мы находились в безопасности у себя дома, но вот теперь мы стоим здесь – там, где можно нарваться на серьезные неприятности. Лично я предпочитаю находиться именно здесь, и я надеюсь и рассчитываю, что никто из вас не придерживается иного мнения. Я прибыл сюда не ради того, чтобы сражаться за какую-то там империю. Я прибыл сюда не ради того, чтобы сражаться за своего Бога. Я прибыл сюда, чтобы убивать турок, потому что они – мои кровные враги. Я не отступлю от них – и от тех, кто на их стороне, – до тех пор, пока еще могу дышать. Я даю вам только одно обещание: если в этой великой заварухе мне будет суждено погибнуть, то вы, подняв с земли мой труп и начав надевать на него погребальный саван, не найдете ран на моей спине.
Никто ничего не сказал в ответ. Никто даже не пошевелился. Каждый оставался наедине со своими мыслями.
А тем временем на другом участке крепостной стены Минотто шагал рядом с императором Константином.
– Я знаю легенду о хуме, Ваше Величество, – сказал он. – Я обратил внимание, что вы не стали рассказывать ту ее часть, в которой говорится, что если на кого-то упадет тень этой птицы, то этот человек станет правителем – станет им рано или поздно.
Он с вопросительным видом поднял брови.
– Только правители делают правителей, – сурово произнес Константин. Выражение его лица было мрачным, а глаза – холодными. – Поверь мне, когда я говорю тебе это.
43
– Расскажи мне еще о заклинателе птиц, – попросил принц Константин.
На фоне беспрестанного грохота, вызываемого ударами ядер о стены, его тихий голос казался каким-то неестественным. Хладнокровно относясь к нашествию турок и их посягательству на весь тот мир, в котором он жил, принц сконцентрировал внимание на своих ладонях, быстрых и ловких.
– Жаль, что ты не мог увидеть это сам, – сказала она.
Собственный голос, проникая через уши в ее мозг, показался ей хрупким. Хрупкой показалась ей и она сама. У нее даже возникло ощущение, что откуда-то изнутри по ее телу расползаются тонюсенькие трещины и что она может скоро развалиться на тысячу маленьких кусочков.
Несмотря на постоянную опасность, создаваемую обстрелом, который продолжался в течение всего дня и ночи, принц Константин отказался покинуть дворцовые покои. Он сказал, что турки наверняка сосредоточатся на обстреле крепостных стен, и, как выяснилось, был прав.
Хотя турки иногда и выстреливали одно-другое ядро по городским кварталам наугад, чтобы повредить какое-нибудь из зданий или убить кого-нибудь из жителей, которым не повезет оказаться в месте падения ядра, внимание артиллеристов все же фокусировалось на древних крепостных стенах. Влахернский дворец все-таки пострадал – главным образом в первый день, когда артиллеристы проводили пристрелку. Комнаты принца Константина находились в той стороне здания, которая была обращена к городу, а не к стреляющим бомбардам турок, поэтому в них было относительно спокойно. Несколько десятков комнат, коридоров и внутренних двориков, стены которых представляли собой массивную каменную кладку, отделяли его покои от фасада здания, обращенного в сторону османской артиллерии.
Константин заявил, что в любом случае о нем не стоит беспокоиться, ибо он представляет собой бесполезного калеку, не способного сесть на коня и поскакать в атаку или хотя бы поорудовать мечом на крепостных стенах. Эти его слова огорчили Ямину, и, к ее удивлению, никто, кроме нее, даже сам император, не стал возражать принцу.
Она почувствовала, что молчаливое согласие отца с его решением остаться в опасной зоне очень больно укололо принца, но эта обида хранилась где-то в глубине души, и он никогда бы в этом не признался – в том числе и перед ней. Император Константин просто кивнул, когда ему сообщили о твердом намерении его сына остаться в своих покоях. Все более назойливая мысль Ямины о том, что человека, которого она любит, небрежно оставляют плыть в одиночку по бурным водам, лихорадочно билась в ее мозгу, не давая покоя.
Начиная с того момента, как бомбарды прогремели в первый раз, из них стреляли практически непрерывно, и эти орудия чем-то напоминали девушке терзаемых своими хозяевами животных, которые в своей агонии только и делали, что визжали и рычали. Их присутствие у стен Константинополя уже даже стало казаться обыденным явлением, и постоянный грохот выстрелов, за которым следовал шум, производимый при ударе каменных ядер о стены, стал частью повседневной жизни – все равно как очередной приступ хронической болезни. Ямина теперь лишь изредка вспоминала ту свою жизнь, которой она жила до момента, когда это все началось, то есть до того, как она оказалась посреди хаоса с его разрушениями и неизменно усиливающимися страхом и ужасом.
Иногда, правда, обстрел прекращался, но только для того, чтобы дать возможность толпам турецких воинов броситься через открытое пространство к свежим брешам в стенах и попытаться проникнуть через них в город. Ров пока что позволял сдерживать эти самоубийственные попытки, однако вопли турок, бросающихся в атаку, были такими же отвратительными, как и грохот их бомбард. Коста говорил, что это были самые отчаянные из добровольцев султана – крестьяне и им подобные люди, которые бросили свои орудия труда и отправились на войну в надежде разбогатеть или, что было более вероятным, умереть смертью мученика.
Константин, как ни странно, относился ко всему, что сейчас происходило, равнодушно. Его собственный мирок, эдакий пустотелый стеклянный шарик, оставался неповрежденным, хотя находился в самом центре бури. За пределами его покоев и за пределами дворца царила суета: мужчины и женщины бегали туда-сюда, что-то уносили и что-то приносили, дети кричали и плакали… Вокруг дворца раздавались громкие команды и распоряжения, полные тревоги возгласы и крики, сливавшиеся в хаос звуков, а Константин, находившийся едва ли не в эпицентре событий, оставленный почти без присмотра и почти всеми позабытый, проводил свои дни так, как он проводил их в течение последних шести с лишним лет. Его стремление к уединению – и равнодушное отношение к этому уединению со стороны придворных, ряды которых сильно поредели, – действовало на Ямину удручающе.
По утрам он занимался изготовлением новых персонажей для своего театра теней и как-то, задав ей вопрос о заклинателе птиц, пустил в ход свое последнее творение. Его тяга к чему-то хрупкому посреди падающих камней и скрежета металла вызывали у нее желание то ли поцеловать его, то ли ударить – Ямина и сама точно не знала, что именно.
