Сославшись также на нехватку в стране буквально всего и социальные беспорядки, Коити Кидо сделал вывод, что совершенно необходимо как можно скорее подумать о том, как положить войне конец. Очевидно, писал он, что прежде всего враг желает избавиться от военных этой страны. Значит, нужно предложить мир от имени сражающихся сил, но не слишком поздно, дабы минимальные запросы Японии могли быть удовлетворены: «Единственный выход — умолить императора вмешаться, чтобы спасти население и предпринять шаги к миру». Послание императора могла бы передать держава-посредник, например СССР, хранивший нейтралитет в конфликте с Японией. Микадо доверял Сталину.
В тот момент Кидо предполагал не безусловную капитуляцию, но отступление со всех оккупированных территорий, чью независимость Япония должна будет признать.
Однако на Императорском совещании 8 июня адмирал Кантаро Судзуки, новый премьер-министр Японии, возмущенно запротестовал против любых проявлений слабости. У японцев, заявил он, «возможно, бамбуковые дротики, но также и бомбы в карманах». Следовательно, «нация, готовая умереть за своего императора, не может не победить; она сражается до самого конца; не может и речи идти о сдаче»{420}. Никто не решился возразить. Воцарилось молчание. Оглушенный и удрученный император не промолвил ни слова.
Впрочем, Судзуки повторил то же, что он говорил микадо во время своего назначения: «безусловная капитуляция станет концом императорской Японии, капитуляция Германии ничего не меняет». На самом же деле именно из-за капитуляции Германии немецкая подводная лодка U-234, которая должна была перевезти в Японию 60 кг оксида урана, так и не прибыла, а это лишило Хирохито надежды увидеть успешное завершение исследований по созданию атомной бомбы (за которыми он сам, как химик и биолог, пристально следил). Судзуки добавил еще, что «смерть — награда за службу императору».
Большинство японских военных думало, что нация должна погибнуть вместе с ними: конечно, они предчувствовали поражение, но предпочитали умереть в бою, чем стоять после разгрома перед трибуналом победителей и держать ответ за развязанную ими войну, не говоря уже о тех преступлениях, в которых их обвиняли союзники. Тем не менее кое-кто считал попытки к примирению неизбежными, однако при условии, что они будут предприняты только после крупного военного успеха. Такую позицию и занимал Судзуки. Военные знали, что избавиться от царедворцев, склонных к подобным демаршам, практически невозможно; полиция не решилась бы их арестовать, хотя давно уже установила за этими видными деятелями слежку.
Массированный ночной налет на Токио 9 марта ввиду ужасающего количества жертв (около 100 тыс. чел.) и масштабов разрушений вынудил Хирохито действовать. Новый налет 25 мая, стерший с лица земли 19 км2 Токио, укрепил его решимость противостоять военным, на что ранее у него не хватало духу. Эта последняя бомбардировка повлекла за собой около 200 тыс. жертв, пострадал императорский дворец, в нем погибло 28 чел. Она наглядно показала отсутствие каких-либо серьезных мер, позволяющих справиться с гигантскими пожарами после мощной бомбардировки. Такая беспечность имела свою причину: со времен первого рейда Дулитла японцы думали, что над крупными городами могут летать лишь несколько отдельных бомбардировщиков, а потом им придется садиться в Китае или еще где-нибудь, не имея достаточно горючего чтобы вернуться на базу. Японское командование упускало из виду приближение американских баз к Японии по мере утраты ею тихоокеанских островов.
Случай с Окинавой всполошил японцев. Продвижение американцев непрерывно ускорялось, несмотря на всю ожесточенность японского сопротивления{421}. Более того: японской авиации, уже уступавшей по численности и мощности американской, не хватало горючего; отныне самолеты заправлялись только для полета в одну сторону, а пилоты становились камикадзе. У Советского Союза японское правительство просило именно самолеты и керосин.
Микадо и его советникам (в том числе принцу Коноэ) необходимо было любой ценой добиться союза со Сталиным, по возможности до конференции в Потсдаме, или, по крайней мере, заставить СССР сыграть роль посредника. И Судзуки, не предупредив своего государя, послал к послу Малику гонца с предложением секретной сделки: кажется, Япония обещала СССР все Курильские острова и остаток Сахалина в обмен на столь необходимую ей помощь. Прекрасно зная, что такие же уступки должны быть сделаны союзниками в Потсдаме, Малик отослал гонца к императору.
Микадо снова взорвался от гнева: только в апреле он отправил в отставку премьер-министра Коисо за тайные переговоры с Китаем. На его место он назначил старого адмирала Судзуки. На сей раз Хирохито отправил в отставку Судзуки. Из-за того ли, что его не держали в курсе происходящего, или потому, что он желал посредничества СССР, а не переговоров? Микадо решил послать эмиссаром в Москву принца Коноэ. Но Сталин принял посланца лишь после того, как хорошенько его поманежил, заставив долго ждать приема. Прежде чем выйти на сцену, иными словами — вступить в войну, как он пообещал союзникам, Сталин хотел выиграть время, чтобы американцы и японцы истощили силы. Он желал отплатить союзникам, столько времени выжидавшим, прежде чем открыть второй фронт, той же монетой.
Однако Трумэн, расшифровав советский код, знал абсолютно все о попытках Хирохито и о распоряжениях Сталина тянуть время.
Кроме того, имея в руках атомную бомбу, Трумэн хотел воспользоваться ею до того, как русские вмешаются.
Хирохито узнал о Потсдамской декларации 27 июля, но Судзуки сделал вид, будто она не принесла ничего нового. Как бы там ни было, министру иностранных дел Того, так же как Хирохито, пришлось оставить надежду на советское посредничество.
Узнав 6 августа о трагедии Хиросимы, микадо понял, что происходит немыслимое, и, убежденный приближенными в необходимости личного вмешательства, поручил Канродзи и Кидо собрать совещание. Его решимость укрепили известия о вступлении в войну Советского Союза и о взрыве другой атомной бомбы в Нагасаки 9 числа. На совещании Того выступил за прекращение военных действий. Раздался громкий шепот, обвинявший его в пораженчестве. Командующие сухопутной армией и флотом — Умэдзу и Тоёда — просили разрешения на последний бой, который заставит американцев дорого заплатить за их требования. Судзуки обратился к императору с тем, чтобы тот «высказал свое мнение», рассказывает Осанага Канродзи.
Хирохито взял, наконец, слово, чтобы прочесть подготовленный им текст, запинаясь из-за очков, запотевавших в разогретом как сауна бункере, где он обитал уже в течение нескольких недель. Он был настолько напряжен, что его первые слова прозвучали невнятно.
ГОВОРИТ ХИРОХИТО
«Я внимательно выслушал все возражения против условий, поставленных союзниками. Однако мое мнение не изменилось. И я его повторяю. Ввиду сложившегося положения в остальном мире и в Японии я думаю, что продолжение войны не даст ничего кроме разрушений… Хотя некоторые из вас опасаются, что под угрозой окажется сама сущность нашей страны, я считаю, что союзники ее не изменят, у них по этому поводу только добрые намерения… Я хорошо понимаю, насколько трудно офицерам, солдатам и морякам подчиниться разоружению и видеть свою страну оккупированной. Я также осознаю, что народ готов пожертвовать собой ради своей страны и своего императора. Но мне не важно, что может случиться со мной. Я хочу сохранить жизнь народа. Мне тяжело видеть разоруженными моих верных солдат и моих верных министров, осужденных как военные преступники.
