— Немые фильмы? — удивилась я.
— Представь себе! Ты, наверное, ни разу такой фильм не видела.
Я пожала плечами. Конечно, не видела! Кому нужна такая древность!
— Есть в них своя прелесть, — попенял мне Алик. — Впрочем, ты маленькая, тебе не понять… Вот так мы и жили. До семи лет.
Он замолчал.
— А потом? — спросила я. И тут же попросила:
— Ты говори, а то меня куда-то затягивает. Не хочу уходить, не дослушав. Мне интересно.
— Куда уходить? — спросил Верховский испуганно, и глаза у него стали круглыми. — Ирка, не смей! Слушай меня!
— Говори, говори, — пробормотала я.
— Ирка!
— Да слышу я, вот пристал! — разозлилась я.
— Хорошо, — немного остыл Алик. — Слушай. Хотя осталось рассказать немного. Мои родители в конце концов разошлись, разменяли квартиру и разъехались. Отец уехал в город-герой Ленинград, где его след благополучно потерялся, а мать снова вышла замуж. И родился Эдик.
— Ты, наверное, очень переживал? — спросила я и прижалась виском чуть ниже. Старое место сильно нагрелось.
— Переживал? — удивился Алик. — Да я на седьмом небе был! Отчим оказался классным мужиком. Он со мной столько возился, столько хорошего мне дал! Мы с ним подружились.
Он покачал головой и сказал себе под нос:
— Не могу понять, как у такого отличного мужика мог родиться такой генетический урод?
— «Все вырождается, друг мой, — процитировала я письмо итальянского ювелира. — Все переходит в свою противоположность. И даже самое доброе вино становится уксусом…»
Верховский быстро взглянул мне в глаза. Его губы тронула слабая улыбка.
— Ты все-таки раздобыла папку с документами?
— Раздобыла, — подтвердила я.
— Как?
— Неважно.
Он засмеялся и облокотился спиной о батарею.
— Оля! Вот ведьма! Перехитрила меня все-таки!
— Зачем тебе понадобились эти документы? — спросила я.
— Не мне, — поправил меня Алик. — Юрке. Мы с ним встретились на работе, после распределения. Он учился в Пединституте, а я в университете. Получил распределение в Институт истории языка и литературы. Юрка тоже. Так все и вышло.
Он помолчал.
— Юрка совершенно не изменился, даже внешне. Мальчишка мальчишкой. И такой же беззлобный был, как в детстве. А потом Любовь Тимофеевна сильно заболела. Это Юркина мать, — пояснил он.
— Понятно.
— Я нашел хорошего невропатолога.
Его лицо омрачилось.
— Майю Давыдовну, — выдохнул он с непередаваемым выражением ненависти, горечи и иронии.
— Это мать Славы? — спросила я спокойно.
— Да.
— Он говорил, что его родители врачи. Хорошие врачи.
— Это правда, — подтвердил Алик. — Мать — невропатолог, как ты уже знаешь. А отец был хирургом. Замечательным хирургом. Виртуозно делал операции на сердце. Последние пятнадцать лет работал только в хороших клиниках и в хороших странах. Немножко в Америке, немножко в Австрии, немножко в Англии… В общем, все это…
И Алик обвел подбородком стены.
— …заработано им.
— Ты сказал, что Славке принадлежит весь поселок.
— Да. Они вложили деньги два года назад после смерти отца, и вложили неудачно. Майя Давыдовна плакалась моей мамочке.
— Он знакомы?!
Верховский усмехнулся.
— Знакомы. Говорю же тебе, мы почти дружили семьями. Моя мамочка очень любила Славку. Говорила, что лучшего ученика у нее в жизни не было. Он и дома у нас бывал очень часто. А когда его мать переехала в Москву, они стали бывать у нас вдвоем.
— Почему Юра называл его принцем Дании?
— А-а-а… Есть у него навязчивая идея: сыграть Гамлета. Понимаешь, на последнем курсе мать решила поставить этот спектакль специально под него, под Славку. А ей велели отдать роль другому студенту. Его папа тогда был министром культуры.
— Да, неприятно, — заметила я.
— Неприятно, — согласился Алик. — И несправедливо. Этот подонок действительно хороший профессионал. Он играл Лаэрта. И блестяще играл, кстати.
— А Гамлета? Так и не сыграл?
— У него это превратилось в навязчивую идею, — ответил Алик. — Только ему не везло. Он в последнее время работал в театре Российской антрепризы, а там «Гамлета» ставить не планировали. Неходовая пьеса, а театр на самоокупаемости…
— Жаль, — сказала я. — Это нечестно.
— Не переживай! — язвительно перебил меня Алик. — Слава себя в обиду не даст! Он умудрился показаться продюсеру шекспировского фестиваля в Англии, и его пригласили на эту роль. Представляешь? В Англию! В Страффорд! На фестиваль Шекспира!
— Да что ты!
— Приятно тебя порадовать! — все так же язвительно ответил Алик.
— И как он сыграл?
— Он еще не сыграл. Он должен ехать то ли в конце этой недели, то ли в начале следующей. Фестиваль начнется в конце августа, три месяца на репетиции. Вот так.
— Что ж, за него можно порадоваться.
— Мы все за него радовались, — с горечью ответил Алик. — Все. И Юрка больше всех.
— Юра сам предложил ему купить бриллиант? — спросила я.
— Не совсем. Юрка пришел сначала ко мне и попросил раздобыть в архивах все документы и личные письма его прадеда, Яна Казицкого.
— Зачем? — не поняла я.
— Это документы, свидетельствующие о подлинности камня, — объяснил мне Верховский. — Понимаешь, стоимость драгоценности возрастает в несколько раз, если у нее есть легенда. Есть история. А у этого камня история такая, что продать его в России почти невозможно.
— Слишком дорого?
— И слишком много шума. Сама понимаешь, в нашей стране быть богатым опасно. Поэтому Юра решил продать его за десятую часть стоимости, но продать людям, которым можно доверять. Эдик к тому времени уже владел ювелирным магазином. Он получил неплохое наследство от тетки, сестры его отца. Она была женщина состоятельная и одинокая. Вот и завещала племяннику почти триста тысяч долларов. Юра попросил меня найти через Эдика денежного покупателя. Эдик нашел Славу.
— Он что, состоятельный человек? — удивилась я.
— Был состоятельным, благодаря своему отцу. Но они с матерью решили вложить все свои деньги в строительство поселка для новых русских. И, видимо, что-то не рассчитали. То ли инфляция, тали что-то другое, не знаю. Но денег на окончание строительства им не хватило. Славка попытался найти инвесторов-компаньонов, но это процесс длительный. А тут Эдик со своим предложением. Они со Славкой дружили. К тому же, Славка был умнее моего братца, и тот это прекрасно понимал… Юрка просил миллион.
