ее спине. – Реально жутко. Как будто вот-вот наступит конец света, а потом… я очутилась здесь. Просто так бульк!
– Просто так бульк?
– О нет! – она резко втянула в себя воздух. Бальтазар на время отпустил Мону, чтобы внимательнее ее рассмотреть. Выглядела она как обычно, на самом деле даже лучше, потому что секрет идеальных смоки айз заключался в легкой усталости от повседневной жизни. Зеленые глаза в замешательстве уставились на него.
– Хочешь сказать, что ты чувствовала себя так же, как я, когда ты меня призываешь? – недоверчиво уточнил он.
– К-как, как сейчас-то все могло опять пойти не так? – Голос у нее дрогнул, но она топнула ногой, как капризный ребенок… очевидно, ведьма была больше в ярости, чем в отчаянии. Это ведь Бальтазар чувствовал себя беспомощным.
– Ну, сегодня двадцать пятое января, – послышалось с дивана. Решеф оперся одной рукой о спинку дивана и взглянул на них так, будто его ответ говорил сам за себя.
– И что это значит? – огрызнулся в ответ Бальтазар.
Но, похоже, Мона его поняла, поскольку изумленно прошептала:
– День наоборот!
– Что наоборот? Что за бред? – Бальтазар смутно помнил американское шоу на эту тему, которое не стоило того, чтобы ему захотелось смотреть его дальше или запоминать. Особенно, когда речь шла о раздражающе громко смеющейся губке.
– День наоборот – это просто противоположность дня. Если он не имел никакого значения, то становится очень важным. Но это относится только к сегодняшнему дню. Правда кроется в противоположности любого суждения, разве что это не ложь, тогда ложь – это правда, а противоположное – обман.
– Решеф, пожалуйста, у меня голова заболела.
– Это придумали американцы, где-то в восемнадцатом веке. Классический созданный людьми хаос, такой же, как проклятия, договоры и суеверия. Но не волнуйтесь, это работает только в их измерении.
– И ведь Бен же меня предупреждал, – пробормотала Мона, которая, видимо, задумавшись, повернулась и уже собиралась сказать что-то еще… но тут же, вскрикнув, прыгнула в объятия Бальтазара. До этого момента она стояла спиной к окну и не замечала открывающегося за ним романтичного вида на смерть и разложение.
– Я же говорил… мой кабинет…
– Я в аду! – глухо донеслось от его груди, в которую вжималась лицом Мона, словно от этого зависела ее жизнь.
– Лишь тот, кто знает о Дне наоборот, вообще может заметить противоположность и действовать наоборот, – объяснил, не отвлекаясь, Решеф неприятно спокойным тоном.
– Я уже понял, спасибо!
Волосы Моны снова зашевелились, а хватка ослабла. С тихим «Эм…» она посмотрела мимо него на Афродиту, которая помахала ей рукой, и криво ухмыльнувшегося Решефа, чье лицо просто отказывалось соответствовать концепту «дружелюбие». Нижняя губа Моны задрожала, когда она снова подняла взгляд на Бальтазара, и тот понял, что знакомства не избежать, поэтому сухо кашлянул.
– Милая, это Афродита и Решеф, я тебе о них рассказывал.
– Мы невероятно рады с тобой познакомиться. Баал восхищается тобой просто без остановки, – промурлыкала Афродита своим медовым голосом. От нее определенно не укрылась неуверенность в мимике Моны, когда богиня поднялась, чтобы подойти.
– Я тоже рада, – выговорила Мона.
– Может, чаю? Пирога? Брауни?
– Никаких брауни, Дита!
– Они безобидные, – захлопала ресницами та.
– Однозначно нет! И я думаю… я думаю, сейчас вам будет лучше уйти, хорошо?
Решеф со стоном встал и подцепил салфеткой еще один большой кусок пирога, а Афродита надулась.
– Но, – начала она, однако супруг прервал ее одним-единственным «Дита». Богиня неохотно взяла его под руку и еще раз посмотрела на Мону долгим взглядом, подчеркнув его счастливым вздохом. – Доброй ночи вам обоим. Надеюсь, мы скоро снова увидимся? Да? На китайский Новый год? Вы же придете, правда?
Но прежде чем Бальтазар успел ответить на ее приглашение, Решеф уже потянул жену к двери и попрощался простым кивком головой.
После того как щелкнул замок, Мона глубоко вздохнула.
– Мне когда-то уже снился такой абстрактный сон, но в этом я хотя бы не без одежды… – пробормотала она.
– Это не сон, сокровище мое.
– Черт! Пожалуйста, скажи мне, что в этом тоже виновато мое невезение.
Бальтазар на мгновение открыл рот, но тут же снова его закрыл. Поднимать такую тему сразу после этого небольшого потрясения ему показалось неразумным. Ее судьба потрясла даже его, и он понятия не имел, как на это отреагирует Мона. Тем более это означало, что их повседневное невезение и правда являлось невезением.
– Может, нам стоит пока вернуться… – начал он.
– Ты правда меня призвал?
– Судя по всему.
– И-и как… какова природа твоего эмоционального кризиса?
В ее надтреснутый голос прокралась нотка юмора. Но вместо ответа архидемон притянул Мону обратно в свои объятия, чтобы поцеловать. Хоть она и ответила на его поцелуй с осторожностью, кося одним глазом на кратерный пейзаж с реками душ, полными страданий и боли, в этот миг он нуждался в ее близости. И когда ее веки в конце концов закрылись и она вцепилась пальцами в его пиджак, открываясь ему, рядом с ними громко и четко послышалось:
– Хрю!
Глава 30
Семья
Согнув ноги, обхватив колени руками, она сидела на кровати, и время от времени ее сотрясали рыдания. Бальтазар пережил болезненный опыт, глядя, как плачет любимый человек, и страдал от связанной с этим беспомощности.
В квартире пахло чаем, а благодаря потрескивающему радиатору в комнате стало достаточно тепло – кроме всхлипов Моны, это был единственный звук. Из-за черных стен многочисленные маленькие светодиодные фонарики в украшениях ее комнаты казались светлячками на фоне ночного неба, и это зрелище несло в себе какое-то странное спокойствие. Все внимание сфокусировалось на Моне, и Бальтазар ощущал хрупкость ее реальности острее, чем когда-либо прежде. Она выглядела ужасно потерянной на своем кроваво-красном постельном белье, а он ничего не мог сделать, кроме как гладить ее по спине.
Тиффи уже уснула в своей корзине на стиральной машине, и никакой шум в мире не смог бы разбудить этого ребенка, но Мона продолжала плакать на удивление тихо.
Он подробно объяснил ей, в чем причина ее нестабильных способностей. Рассказал, что с каждой жизнью колдовская магия становилась все более устойчивой к силам, вызвавшим последнюю смерть. Вот почему она обладала таким могущественным даром, а главное, огненным. Рассказал, что ее душа испытала страдания, была насильно очищена – и все это оставило шрамы, которые болели и в нынешней жизни. Мону не преследовало невезение или проклятие, ее магия была подвержена случайным колебаниям.
