галку (Corvus Modedula Spermologus), воробья (Prunella Modularis Occidentalis) и многих других…»
Однако мистер Кармоди думал не об этом. Мрачно глядел он на траву и цветы, но больше всего его раздражали птицы. Их шумная прыть казалась ему неуместной и назойливой. Особенно досаждал дартфордский щегол (Melizophilus Undatus Dartfordiensis), который, чем сидеть в Дартфорде, не поленился, из чистой вредности, отправиться в Вустершир. Сверкая ярким жилетом, уместным в зимнюю пору, но совершенно безвкусным теперь, он прибыл за пять минут до шести, сел на тот же подоконник и воззрился на соседа, склонив головку набок. «Не может быть», – определил он, улетел в кусты, к насекомым, вернулся в десять минут седьмого и тихо продолжил: «Может не может, а есть. Что же это такое?»
Занявшись догадками и едой, он оставил сквайра в покое, но минут через 15 перепорхнул к его локтю и начал с того, чем кончил: «Нет, что же это такое?»
Самый вид сытой птицы оказался для голодного Кармоди последней соломинкой. Замахнувшись на пернатого нахала, он чуть не свалился. Щегол взвизгнул и улетел, словно провинившийся букмекер, а страдалец, дрожа, приник к окну. Время потянулось дальше. В половине восьмого он понял, что не ел с самого детства; и тут раздался свист.
2
Мистер Кармоди осторожно взглянул вниз, преодолевая головокружение. С тех пор как он залез на подоконник, в свисте недостатка не было. К Garrulus Glandarius Rufitergum и Corvus Modedula Spermologus присоединились такие мастера, как Dryobates Major Anglicus, Sturnus Vulgaris, Emberiza Curlus и Muscicapa Striata. Но теперь свистел человек, и в измученной груди шевельнулась слабая надежда.
Сквайр подождал, и вскоре из-за угла показался его племянник Хьюго с полотенцем на шее. Судя по всему, он только что искупался. Как мы знаем, дядя не испытывал к нему теплых чувств, но сейчас обрадовался, словно миллионер посулил ему денег на поле для гольфа.
– Эй! – крикнул он, как кричал гарнизон в Лукноу, торопя шотландских солдат. – Э-э-э-эй![17]
Хьюго остановился, посмотрел направо, налево, вперед и (обернувшись) назад. Чувства дяди заметно ослабели.
– Э! – заорал он. – А, чтоб тебя! Хью-го!
Племянник посмотрел наверх и застыл на месте, словно позировал для статуи «Юноша, увидевший змею».
– Вот это да! – удивился он, как тот щегол. – Что ты там делаешь?
Благоразумие подсказало сквайру, что корчиться на такой высоте не стоит.
– Не важно, – отвечал он. – Помоги мне слезть.
– Как ты туда забрался?
– Не твое дело.
– Нет, все-таки, в чем тут смысл?
Все еще не корчась, дядя заскрипел зубами.
– Поставь лестницу!
– Лестницу?
– Да, лестницу.
– Какую еще лестницу?
– Такую. Вот она.
– Где?
– Там. Нет, там. Вон там, там, там. Да не там! Та-ам, тебе сказано!
– А, ясно! Действительно, лестница. А теперь что?
– Поставь ее.
– Поставил.
– И держи.
– Держу.
– Крепко?
– Как смертный грех.
– Хорошо. Не двигайся.
Дядя шел вниз, замирая на каждой перекладине. Племянник не унимался.
– Что ты там делал?
– Не важно.
– Зачем ты там сидел?
– Лестница упала.
– А зачем ты на нее полез?
– Не Твое Дело! – заорал Кармоди, сокрушаясь о том, что его брат Юстес не умер бездетным. – Заладил, видите ли! Зачем-зачем-зачем!
– Нет, правда, зачем? – спросил Хьюго.
Снова обретя разум, мистер Кармоди догадался, что именно это захочет знать общественность. На то, что Хьюго промолчит, надежды мало. Через час-другой вся округа придет в движение.
– Понимаешь, – сказал он, – я увидел ласточку в гнезде.
– Ласточку?
– Да.
– Ты думаешь, они высиживают яйца в июле?
– А что такого?
– Не высиживают.
– Я не говорил, что высиживают. Я сказал…
– Ласточка ни за что не будет…
– Да я…
– Апрель – другое дело.
– Что?
– Апрель. Они сидят на яйцах в апреле.
– А ну их к черту!
Оба помолчали. Хьюго устремил в другом направлении свой молодой пытливый ум.
– Сколько ты там пробыл?
– Не знаю. Долго. С полшестого.
– С полшестого? Ты что, встал ни свет ни заря ради ласточек?
– Ничего подобного!
– А ты сказал…
– Ничего я не сказал. Мне просто померещилось, что…
– Исключено. В июле – исключено. Апрель, вот их месяц.
Из-за вязов выглянуло солнце. Мистер Кармоди воздел к нему кулаки:
– Не видел я никаких гнезд! Мне по-ме-ре-щи-лось!
– И ты притащил стремянку?
– Да.
– В половине шестого?
– Сколько можно ко мне вязаться!
Хьюго задумчиво его оглядел.
– Как хочешь, дядя Лестер. Нужно тебе что-нибудь? Если нет, я лучше пойду.
3
– Ронни, – сказал Хьюго часа через два, – дядю моего знаешь?
– Да. А что с ним такое?
– Спятил.
– Что-о?!
– Сбрендил. Выхожу в семь часов утра, а он сидит на окне галереи. Встал, видите ли, в полшестого, чтобы посмотреть на ласточек.
– Нехорошо, – сказал мистер Фиш, важно качая головой. – Какой этаж, третий?
– Да.
– Так начинала моя тетушка. Застали на крыше конюшен, с гавайской гитарой, в голубом халате[18]. Сказала, что она – Боадицея[19], а это не так. Да, Хьюго, не так. Надо что-то делать, а то он тебя зарежет. Все деревня, деревня! Здесь кто угодно спятит. Хотел посмотреть на ласточку?
– Вроде бы. Они же не сидят на яйцах в июле! Апрель, только апрель.
Мистер Фиш кивнул:
– Да, я слышал. Нехорошо, нехорошо… Надо тебе ехать в Лондон.
4
В это самое время мистер Кармоди беседовал с мистером Моллоем.
– Этот ваш знакомый, – говорил он. – Ну, который может помочь.
– Шимп?
– Да, кажется. Скоро вы можете с ним связаться?
– Хоть сейчас.
– Посылайте за ним!
– Значит, сами брать не будете?
– Ни в коем случае. Я все обдумал. Здесь нужен… специалист. Где он? В Лондоне?
– Нет. Он тут, рядом. У него лечебница.
– О господи! «Курс на здоровье»?
– Именно. Вы его знаете?
– Да я только что оттуда!
Мистер Моллой испытал священный ужас, словно увидел, что окружен чудесами. Все шло слишком хорошо. Он думал, что не так-то просто подсунуть хозяину Шимпа, но вот, они знакомы, путь открыт. Теперь он беспокоился лишь о том, удержится ли такое везение.
– Удивительно, – сказал он. – Вы знаете доброго старого Твиста!
– Да, – отвечал Кармоди без особого восторга, – очень хорошо знаю.
– Красота! – возликовал мистер Моллой. – А то я беспокоился. Если бы вы его не знали, вы бы ему не доверились.
Мистер Кармоди не откликнулся; он думал о том, что деньги не пропадут. Да, из Твиста их не вытянешь, но он их отработает. Сообразив все это, хозяин улыбнулся блаженной улыбкой.
– Что ж, – сказал он, – соединяю вас с лечебницей. Поговорите с доктором Твистом, пусть поскорее приезжает.
Он заколебался на секунду, но отбросил сомнения. Бензин, в конце концов, тоже окупится.
– Я пошлю за ним машину.
Говоря это, он думал: хочешь нажиться – не скупись.
Глава VII
Бурная ночь
1
Странная скорбь, посетившая Пэт в аптеке, не поддавалась, как ни странно, воздействию времени. Наутро стало еще хуже, поскольку дух Уивернов, послушный зову чести, направил ее к бывшей кухарке, которая жила (если это жизнь) в одном из самых тесных домиков. Прослужив восемнадцать лет, она прочно залегла и, по непроверенной легенде, очень любила посещения молодой хозяйки.
Лежачие дамы преклонного возраста редко отличаются веселостью. Кухарка, судя по всему, заимствовала свой взгляд на жизнь у пророка Иеремии; и, выйдя от нее часа через полтора, Пэт ощутила себя его младшей сестрой.[20]
Тоска и боль, неизбежные в чужом, холодном мире, довели ее до того, что она остановилась на мосту. Это сонное тихое место с детства было ей пристанищем в скорби. Глядя на воду и ожидая, когда же та напустит чары, она услышала знакомый голос и посмотрела через плечо.
– Привет! – беспечно и приветливо сказал Хьюго. Они не виделись с той неприятной сцены, но он быстро забывал неприятное. – Что ты тут делаешь?
Пэт немного повеселела. Она хорошо относилась к Хьюго, да и легче, когда ты не одна в мрачном мире.
– Ничего. Смотрю на воду.
– На своем месте она хороша, – признал собеседник. – А я тут зашел в «Герб», потом купил сигарет. Ты слыхала, что дядя повредился в уме? Да-да. Целиком и полностью. Лазает ни свет ни заря за ласточкиными гнездами. Кроме того, я рад, что тебя встретил. Есть серьезный разговор.
– Про Джона?
– Да.
