class="p1">– А что с ним такое?
Именно в этот миг мимо пронесся большой красный автомобиль, в котором сидел хилый субъект с нафабренными усиками. Хьюго, не отвечая, следил за ним взглядом.
– Господи! – вскричал он.
– Что с Джонни?
– Автомобиль, – сказал Хьюго. – А в нем это чучело Твист из «Курса». Нет, ты подумай! Послали за ним машину!
– Ну и что?
– Что? – удивился Хьюго. – Ты слышала, чтобы дядя посылал за кем-нибудь машину? Да это переворот! Это… как его?.. э-по-халь-но. Помнишь тот взрыв, когда дядю чуть не убило?
– Как мне о нем забыть!
– Я думаю, тогда он и клюкнулся. Известное дело, только об этом и слышишь. Ронни мне вчера говорил про одного ростовщика со стеклянным глазом. Заметь, этот глаз был приятней настоящего. Да, такой человек! Попал в катастрофу, вагон съехал с рельс, а из больницы вышел совершенно другим. Гладил детей по головке, творил добро. Вот и дядя то же самое. Эти гнезда – первый симптом. Ронни говорит, ростовщик…
Пэт ростовщики не интересовали.
– Ты скажи, что с Джоном.
– Вот что, пойду-ка я домой, а то он все разбазарит. Может, урву эти пятьсот фунтов. Когда такой сквалыга обращается…
– Что с Джоном? – спросила Пэт, стараясь от него не отстать. Ну что он несет! Прямо пожалеешь, что выросла. В детстве, слава богу, можно дать по голове. Правда, и теперь можно ущипнуть за руку, что она и сделала.
– Ой! – очнулся Хьюго.
– Что с Джоном?
Хьюго нежно помассировал руку. Охотничий огонь исчез из его взора.
– О да, Джон! Спасибо, что напомнила. Ты с ним видишься?
– Нет. Папа не разрешает ходить к вам. А Джон, наверное, занят.
– Не в том дело. Он боится твоего родителя.
– Ну, если он…
– Чего ты обиделась? Я и то его боюсь. Суровый у тебя папаша. Увижу – убегу, как заяц, пусть биографы выкручиваются. Ты к нему привыкла, и все же признаешь, что брови у него – будь здоров.
– Ах, при чем тут брови?! Что с Джоном?
– Вот что, юная Пэт, – серьезно сказал Хьюго. – Насколько я понимаю, он сделал тебе предложение в этой «Горчичнице».
– Н-да…
– А ты ему отказала.
– И что с того?
– Нет, я тебя не виню, – заверил Хьюго. – Не хочешь, не выходи, твое дело. Но тогда его и не мучай. Старайся избегать. Если ты будешь вертеться рядом, бередить его раны, он зачахнет. Не отрывай его от дела! Пока он совсем не скис, все можно уладить. Ясно?
Пэт пнула ногой безобидный камень.
– Ясно. Ты хочешь сказать, что Джонни увивается за этой девицей? Сейчас, в аптеке, она сообщила мне, что у вас гостит.
– Не то чтобы увивается, до этого еще не дошло. Но надежда есть. Понимаешь, он от природы – человек семейный. Домашний такой…
– Спасибо, я уже слышала. Там, в отеле.
– Да? – не смутился Хьюго. – Как по-твоему, прав я?
– Если хочешь женить его на девице? Нет.
– Почему?
– Она наглая.
– Я бы сказал, живая.
– А я бы не сказала.
Поскольку нельзя ударить Хьюго корзинкой, в которой недавно лежали два фунта чаю, цветы и печенье с тмином, лучше вести себя сдержанно, решила Пэт.
– И вообще, – заметила она, – что ты выдумываешь? Нет никаких признаков…
– Это как смотреть. Ты же знаешь Джона. Сильный, молчаливый мужчина, вроде набитой лягушки.[21]
– Что?!
– Прости, – твердо сказал Хьюго, – но ты их, наверное, не видела. А я видел. Она у меня в детстве была. Такая, знаешь, лягушка, набитая бобами. Один к одному! Никаких эмоций. Приходится подмечать самые мелкие знаки. Вчера, к примеру, он объяснял, как играют в крикет, и ни разу не дал ей по носу. Ну, ничего не соображала! Значит, он к ней привязан. Ронни тоже так думает. В общем, я тебя прошу…
– До свидания, – сказала Пэт. Они как раз дошли до тропинки, ведущей к ее дому.
– А, что?
– До свидания.
– Постой! – сказал Хьюго. – Да я…
Тут он оборвал фразу и быстро удалился, а Пэт поняла, в чем дело, когда увидела отца. Полковник расправлялся с улитками и, судя по бровям, легко перешел бы от них к Хьюго.
– О чем ты с ним разговаривала? – спросил он. Полковник не был строгим отцом, но все-таки есть пределы. – Где ты его встретила?
– На мосту. Мы говорили о Джоне.
– Будь любезна понять, что мне неприятна твоя дружба с этими… хм… субъектами. И с Джоном, и с его мерзким дядей, и со всей шайкой. Ясно?
Он взглянул на нее как на улитку, но ей удалось сохранить довольно кроткую сдержанность.
– Ясно.
– Очень хорошо.
Они помолчали.
– Я знаю Джонни четырнадцать лет, – тонким голосом прибавила дочь.
– Вот и хватит, – ответил отец.
Пэт вошла в дом и поднялась к себе. Наступив на корзинку с такой силой, что она стала непригодной к ношению цветов и печений бывшим кухаркам, она присела на кровать и посмотрелась в зеркало.
Мысли о Долли Моллой, Хьюго и собственном отце заметно изменили ее представление о Джоне. Он больше не был «старым», «добрым» и «бедным», обретя тот блеск, которым сверкает все недостижимое. Оглянувшись на давний вечер – века два назад, не меньше, – когда она отвергла его любовь, Пэт содрогнулась и подумала, как глупо ведут себя некоторые девицы.
А пожаловаться – некому. Никто не пожалеет ее, разве что ростовщик с глазом. Он-то знает, что такое перерождение души!
2
Мистер Александр Твист стоял у камина в кабинете мистера Кармоди и, подкручивая усики, бесстрастно слушал отчет мистера Моллоя. Долли раскинулась в мягком кресле. Хозяин не явился, препоручив дела американскому гостю.
Звуки и запахи лета вливались в открытое окно, но вряд ли Твист замечал их. Он умел сосредоточиться, и теперь внимание его было приковано к поразительным фактам, о которых рассказывал старый партнер.
Когда тот позвонил ему два часа назад, владелец «Курса» заколебался. Старый партнер сулил выгодное дело, но нужно было узнать все досконально, чтобы определить, кому оно выгодно, Моллою или им обоим.
Завершив свой рассказ, американец ждал ответа. Медик подкрутил напоследок усики и покачал головой.
– Что-то не то, – заметил он.
Миссис Моллой резко выпрямилась. Из всех мужских недостатков она меньше всего любила тупость, а Твиста, надо прибавить, не любила вообще.
– Ну, кретин! – с чувством сказала она. – То есть как «не то»? Вроде бы проще простого.
– Тут что-то нечисто, – упорствовал врач. – Почему он не может продать их?
– Да закон такой! Мыльный же объяснил!
– А я не понял. Говорил-говорил, а толку нету. Что ж это, у них нельзя продавать свою собственность?
– Это не собственность! – заверещала Долли. – Это достояние. Фамильное. Дошло наконец, или понадобится дрель? В общем, так. Какой-нибудь п-р-редок в таком-то и таком-то году положил начало их поганому роду. Положил и думает: «Я не вечен. Мой сынок Фредди – хороший парень, топором владеет, то-се, но только я откину копыта, он все просадит». Что тут поделаешь? Надо провести закон. Пока Фредди в замке – фиг с ним, пускай пользуется, а помрет – это самое достояние переходит Арчибальду. И так далее, и так далее, до нашего Лестера. Что ж остается ему? Нанять взломщика. Тот все упрет, а когда возня уляжется, можно перейти к делу.
– А, ясно! – сказал Твист. – Теперь – ясно. Неужели Мыльный не мог объяснить? Ну, что делаем? Ладно, я упру, а потом что?
– Унесешь.
– Куда, в «Курс»?
– Нет! – вскричали супруги Моллой. Повисло неловкое молчание.
– Мы тебе доверяем, Шимпи, – сообщил наконец Мыльный.
– Да?
– Просто этот тип не хочет, чтобы добро уходило из дома. Его можно понять. Хозяйский глаз, знаешь ли…
– А где же оно будет?
– Сейчас скажу. После того как я тебе звонил, мы с ним все обговорили. Значит, ты прячешь вещи в сумку…
– Не влезет.
Долли схватилась за виски. Муж ее в отчаянии откинул волосы со лба.
– Тьфу! – вскричала американка. – Пошевели мозгами, если есть. Это же не дом какой-нибудь! А бриллиант, по-твоему, не достояние?
– Бриллиант? – оживился Твист. – Тут и бриллианты?
– Нет, картины там, табакерки… Объясни ему, лапочка!
Мистер Моллой пригладил волосы и снова приступил к рассказу.
– В общем, так, Шимпи, – начал он, – кладешь все в сумку или в чемодан и несешь в холл. Под лестницей стоит шкаф, в таком закоулке.
– Мы покажем, – вмешалась Долли.
– Покажем, – подтвердил Мыльный. – Значит, ставишь туда сумочку. Он думает, что я дам ему чек, а потом уж ее заберу.
– Он думает, – развила его мысль Долли, – у Мыльного музей и куча
