ни рук, ни ног… Да, и сердце уж три дня как в ледышку превратилось.
Замолчала, устала говорить. Подбородок повыше подтянула, последние слезки льдом на щеках застыли.
— Ты, наверное, мое последнее видение на этом свете, — улыбнуться медведю постаралась. — Спасибо, что пришел, одну не оставил… Страшно помирать одной… Не так страшно, как жить одной на белом свете… А все ж таки… Очень страшно. Коли Матушку Макошь встретишь, так поклон ей от меня передай… До самой земли поклон… За все ее благодарю…
Обняла она медведя обессиленно, да закрыла уж Нежданка глаза — на самом деле помирать собралась.
Зверь седой огромный, знай, свое ревет, мордой в лицо ее тычет, поднять на ноги девчонку старается. Не хочет отпускать, чай, и не пожила вовсе.
Да, уж как ему согреть, коли сам не живой?
Вел ее Беляй по склону холма от самой охотничьей избы. Собой, где мог, загораживал — от стаи злых волков, от лютого ветра да метелей уберег. А, коли сердце в ледышку превратилось, тут уж как помочь?
Вся сила Рода в его лапах сейчас. Готов он поднять Нежданку да нести через снега.
Да, ежели не осталось в девчонке воли жить, как уж тогда силу предков ей передать?
Пока билась она отчаянно за жизнь свою, весь Род, как мог через него, Беляя, Нежданке помогал. Шел за ее спиной, чтобы зло в страхе отступало.
Там, где сам не справлялся, боги древние на помощь приходили. Даже Матушка Макошь в зверином обличье с небес спустилась, чтобы девчонку от злой толпы в Поспелке уберечь.
Но тогда все иначе было. Тогда сама Нежданка за жизнь свою боролось. Потому и готовы были древние боги ее защищать, просьбам ее внимали.
Да, и Род по пустякам богов не беспокоил, щедро силой своей делился, что уж накопили веками предки — все отдать были готовы.
Не хватило у Даренки любви для своей тринадцатой дочки, не смогла мать ей сердце любовью наполнить, дать опору в жизни — то большая беда. Да, все ж стоял за Даренкой целый Род, и было в нем много крепких и сильных людей со светлыми помыслами, с добрыми сердцами. Все лучшее, что было в них, — все для нее.
А теперь…
Коли сама за жизнь биться перестала, тут уж никто не поможет.
Нежная тихая песенка летела издалека над заснеженными холмами.
Замела уж метель Нежданке косицы, побелело личико, иней бахромой на ресницах застыл, и сквозь зимний настойчивый ветер вдалеке пробивалась в сознание простенькая песенка. Она как последняя ниточка связывала девчонку с этим миром.
— Ванька, — прошептала. — Там Ванька… Ищет меня… Надо идти… Волки тама были… Надо уж идти встречать…
Откуда только силы взялись. Разлепила застывшие ресницы, голову подняла. Медведя за шею обхватила да встала. Плащ свой бархатный вокруг стана обернула, чтобы тепло хоть какое давал, а не под ногами у земли путался. Капюшон на морозные косы накинула, шнурок туго затянула, чтобы ветер злой не задувал.
Да, и пошла уж потихоньку на звук, — чай, слышит хорошо, откуда свистулька поет. Чутко слышит.
Как увидала фигурку вдалеке, так и побежала.
А Беляй рядом спешил, опору давал, чтоб в глубокий снег не провалилася.
Глава 62.У тетки Нелюбы
Очнулась она снова в чужой избе. Жар от печи, с потолка пучки трав свисают, пахнут терпко — летом да лекарством. Окошки слюдяные, как в Поспелке. Забыла уж, что скло в окна лишь в терему да в самых богатых избах вставляют.
Черно-белая кошка с зелеными глазами внимательно посмотрела на девчонку, со скамейки спрыгнула да побежала куды. Замурлыкала, об ноги чьи-то трется.
— Что, Марыська, соскучилась? — хозяйка спросила. — На-ка рыбки тебе, да в горенку не тяни, тута ешь.
Голос пожилой женщины, — показалось, — не старушечий еще, да уж давно не молодой, добрый голос.
— Проснулась, Нежданка? Вот уж радость кака! — сказал голос совсем рядом, где-то над головой.
Все внутри похолодело. Откуда она имя знает? Уж три года никто ее Нежданкой не звал. Да, поди, всем секретам конец приходит рано или поздно.
Вспоминалось уж, как в бреду по подушкам металась, жаром горела. Морс из чашки пила, кто-то кашей кормил с ложечки. А кто ту чашку да ложку держал, уж и не знает, расплывается все… Небось, сама себя в бреду горячечном и выдала, проболталась уж невольно.
— Кто ты? — попыталась сесть Нежданка, одеяло повыше натянула, голову задрала.
— Я-то тетка Нелюба. На хуторе ты, нету тут больше никого, не бойся, — ответила хозяйка да на глаза показалась.
Нелюба… Какое имя жестокое… А тетка добрая — то сразу видать.
— А как я тута? — Нежданка все сильнее уж беспокоилась.
— Да, принес тебя один, лопоухой такой, — улыбнулась Нелюба.
— Ванька?! — с надеждой девчонка спросила.
— Не знаю уж, не сказывал… — покачала головой хозяйка. — На порог положил таку Снегурку, попросил исцелить…
— А он сам где? — дрожащим голосом Нежданка спросила.
— Да, ушел сразу. Даже в избу заходить не стал, — ответила Нелюба.
Горько-горько Нежданка заплакала. Как уж так получилось, что ее Ванька нашелся, да снова куды пропал.
— Не реви, девка, буде из-за парней реветь, — погладила по волосам Нелюба. — Энто они пусть по тебе страдают, а ты им улыбайся, да в прятки играй. Сами сыщут, коли нужна.
И от слов таких простых да мудрых и беда Нежданке показалась не так велика, не со снежную гору. И, правда, — знает Ванька теперь, где она обретается, значит, снова найдет. Ежели захочет…
— Где я? — спросила.
— Да, на хуторе — сказала уж, вот чудная, — улыбнулась Нелюба. — Семь верст от Кузовков в праву сторону, коли по княжьему тракту из Града скакать.
От упоминания о Граде, о княжьем тракте враз настроение у Нежданки испортилось.
— А в Граде что? — осмелилась, спросила.
— Откуда ж мне знать, что там деется, — тетка Нелюба только рукой махнула. — Ко мне
