правоведа.
И после недолгого и убедительного разговора Владимир Онуфриевич вступил в товарищество в качестве директора. А чтобы полностью посвятить себя делам нефтяного товарищества, Ковалевский поручил жене и Ю.В. Лермонтовой самостоятельно заниматься доработкой изобретения Яблочкова. При этом ни супруга Ковалевского, ни его брат не только не препятствовали его вступлению в компанию авантюристов, но даже поощряли его это сделать. Теперь Ковалевские стали жить как настоящие миллионеры. Они сняли в Москве роскошную квартиру, обзавелись дорогой мебелью и начали устраивать приемы.
А В.О. Ковалевский настолько погрузился в нефтяной бизнес, что ради него пробыл за границей до середины февраля, даже пропустив начало весеннего семестра. А когда вернулся в Россию, то его мысли были заняты вовсе не лекциями. Так, он восторженно пишет брату, что Рагозины «без единого слова попрека, тотчас же впрягли» его в дело, «всадили в расчеты об устройстве двух новых предприятий товарищества: бондарни и керосинового завода; ни одного еще камня этого завода не заложили, а уж продукцию его запродали на сотни тысяч рублей».
Однако в это же время друзья стали отмечать появление у Ковалевского признаков душевного расстройства. Он даже стал сторониться жены, не делился с ней своими опасениями в связи с делами Рагозиных.
Она решила уехать из России, вместо того чтобы попытаться спасти супруга, убедить его отказаться от мечты о легком богатстве. А ведь на это он пошел отчасти по ее совету. Спасая себя, она оставила Ковалевского наедине со своим безволием и наступающей трагической развязкой.
Весною 1881 года Софья Васильевна вместе с дочерью отправилась в Берлин. А Владимир Онуфриевич уехал в Одессу к брату. По возвращении осенью в Москву он заболел и находился один в снятой им квартире…
Вскоре начались разбирательства с товариществом Рагозина. Над Ковалевским нависла реальная угроза уголовного преследования. Однако в конце 1882 года Ковалевский уехал на зимние каникулы в Одессу. И оттуда 4 января 1883 года он писал Ю.В. Лермонтовой как человек, который решил уйти из жизни: «Очень и очень виноват перед вами, что не написал тотчас после приезда, все думал, не совершится ли какая-нибудь перемена к лучшему, но все остается так же мрачно, как и прежде. Конечно, живя в семье (брата), я успокоился и позабыл несколько те тяжелые обстоятельства, которые висят надо мною, но совсем их не выкинешь, и они висят грозной тучей… Мне просто больно и страшно смотреть на Софью и думать о будущем; что-то с нею будет и как устроится ее воспитание? Я здесь сидел и писал лекции для Москвы, но дело совсем не спорится и здесь».
Из Москвы, куда Ковалевский вернулся в начале 1883 года, он писал брату в том же духе полного отчаяния. «Страшно то, что я бессилен помочь, хотя это моя прямая обязанность. Безумие построек – начало гибели, а поганое товарищество довершило… Удар страшен. Грозная туча товарищества все висит над нами, и мы не знаем, как она разразится; мне всего тяжелее, так как за мною большой долг».
Последнее письмо Владимира Онуфриевича к брату Александру от 15 апреля написано накануне его смерти. Он сообщает о решении завершить диссертацию на степень доктора. Также пишет о записке для судебных властей с объяснением своих действий в предприятиях Рагозиных. Он говорит о «длинной цепи безумных поступков в своей жизни», о том, что изложение дела «выходит страшно трудно и надо сказать – дурно для меня; когда, видишь все черным по белому, тогда совсем другое, чем в снисходительном к своим поступкам воображении».
Он пытался убедить брата, что хочет жить, хотя давно решил умереть. Еще 1 февраля, в неотправленном письме, он просил Александра: «Напиши Софе, что моя всегдашняя мысль была о ней и о том, как я много виноват перед ней и как я испортил ее жизнь»…
А 16 апреля 1883 года пристав третьего участка Тверского отделения в Москве сообщил ректору университета, что «проживавший в меблированных комнатах доцент и титулярный советник В.О. Ковалевский ночью отравился».
Спустя же четыре дня в «Московских ведомостях» была напечатана заметка о том, что Ковалевский был обнаружен «на диване одетый, без признаков жизни; на голове у него был надет гуттаперчевый мешок, стянутый под подбородком тесемкой, закрывавший всю переднюю часть лица. Против носа в мешке сделано отверстие, в которое вставлена шейка стеклянной банки, обвязанной по краям; в банке лежало несколько кусков губки, пропитанной, по-видимому, хлороформом, который покойный, вероятно, вдыхал». Похоронила же ученого полиция как бездомного и безвестного бедняка.
Физиологические эксперименты
С 1924 года русский физиолог, философ и писатель Александр Александрович Богданов стал проводить на себе эксперименты по переливанию крови. После 11 трансфузий ученый заявил, что у него перестали выпадать волосы и улучшилось зрение. А вскоре по предложению Сталина Богданов организовал и возглавил первый в мире Институт переливания крови, напоминавший нечто похожее на эзотерический храм. Ученый полагал, что переливание крови свяжет кровным родством всех людей планеты и в то же время обеспечит «вечную молодость».
«Оптимальная пара при переливании крови – старик и юноша. С одной стороны, старик вместе с молодой кровью получит «иммунитеты» – способность противостоять разным заражениям. С другой стороны, молодой организм тоже не должен пострадать: молодость будет справляться с материалом ослабленной, ухудшенной крови», – считал Богданов.
Кто знает, какие еще идеи попытался бы воплотить в жизнь Александр Александрович, но 12-е переливание стало для него роковым. В качестве донора он воспользовался услугами студента, который болел туберкулезом, а до этого перенес малярию. И всего через три часа после процедуры у Богданова началось тяжелое трансфузионное осложнение. А спустя две недели ученый скончался. Вероятнее всего, Богданов умер от несоответствия у донора и реципиента резус-факторов, о существовании которых тогда еще не знали…
А вот румынский врач Николай Минович в 1905 году провел опыты по самоудушению. И, конечно же, делал он эти эксперименты с одной целью: чтобы описать состояние асфиксии. Он принимал лежачее положение и в течение нескольких секунд сдавливал себе шейные сосуды. Свое состояние ученый описал так: глаза заволокло пеленой, и практически пропало зрение. Конечно, привести себя к смерти Минович не смог бы, поскольку потерял бы сознание и ослабил бы хватку.
Поэтому в своих экспериментах Минович пошел дальше. Для их проведения к потолку был приделан блок с перекинутым шнуром с петлей. Исследователь засовывал голову в петлю, ложился на кровать и тянул за конец шнура. Лицо его сначала краснело, затем – синело, перед глазами появлялись светящиеся круги и шум в ушах.
После
