– По две пули в каждого.
– Да. А потом он просто пошел дальше. Я не стал смотреть ему вслед. Поднялся и подбежал к вам…
Мы с минуту помолчали, прислушиваясь к скрипучим башмакам, прошедшим мимо палаты, и ритмичному постукиванию колесиков каталки.
– Копы приехали быстро. Может, они ожидали какую-нибудь заваруху в театре. А может, просто патрулировали район. Но не прошло и минуты, как прогремели последние выстрелы, а они уже кишели вокруг нас.
– А что с твоим лицом? – поинтересовался я.
По лбу и правой щеке Мани тянулась глубокая ссадина.
– «Не вмешивайся, иначе во всем обвинят тебя», – процитировал себя, почти напевая, Мани и помахал передо мной пальцем. – Я поднял руки вверх и сказал им, что я с вами. Но повсюду валялись продырявленные тела, а я цветной… Следовательно, склонный к жестокости и насилию. – К тону Мани опять примешалась горечь. – Копы уложили меня на асфальт и надели наручники. Вы, Ламент, истекали кровью, как недорезанный хряк. Я замарал ею все полы своего рождественского костюма.
– Ты не сказал копам, что они задержали не того человека?
– Не того негра? – иронично хмыкнул Мани и помотал головой. – Я сказал им, что не разглядел стрелка. Ни его рост, ни цвет кожи. Я закрыл руками голову и молился за свою жизнь. По большому счету, так оно и было.
– Мне кажется, я помню, как тогда очнулся, – задумался я. – Я тебя видел. Ты лежал недалеко от меня.
– Да. Вы попытались встать, – кивнул Мани. – Вы еще сказали: «Он со мной» – и бросили мне свои проклятые ключи.
– Этого я не помню.
– Вы снова отключились и опять упали лицом вниз. Так что вашему носу было уже не помочь. Но копы вам поверили. Потом приехала скорая. И я рассказал полиции, что видел. Все. Об одном лишь умолчал. О Бо Джонсоне. Он спас вам жизнь, а эти ублюдки заслужили смерть. И я не собираюсь ничего говорить о нем копам.
– И я. – Я вообще не собирался им о многом говорить.
– Эстер хочет вас видеть. Так что я ухожу, – неловко отодвинул стул Мани. – Я позабочусь обо всем, пока вы не пойдете на поправку.
– Я готов уже сейчас отсюда убраться, Мани.
– Уж и не знаю, хорошая ли это идея. Ваше лицо – месиво. Пальца вы лишились. Я вообще не понимаю, как вы выжили. Возможно, это все бриолин, которым вы мажете свои волосы. Та труба свалила вас с ног, но не размозжила черепушку.
– Мы должны выступить в Чикаго, – уперся я. – И я хочу жениться.
– Вы спятили, – покачал головой Мани.
– Ты машину вести сможешь? – вместо возражения спросил я.
Ток-шоу Барри Грея
Радио WMCA
Гость: Бенни Ламент
30 декабря 1969 года
– Я должен сказать своим слушателям: у Бенни Ламента нет безымянного пальца, – говорит Барри Грей. – Но, глядя, как он играет, вы бы никогда об этом не догадались. Потеря пальца сказалась на вашей игре, Бенни? Вы стали играть медленнее?
– Поначалу да. Я мог сыграть только три из каждых четырех нот, но ни разу не сфальшивил, – отвечает Бенни.
– Утрата пальца замедлила ваш темп игры, но не остановила вас.
– Нет, человек приспосабливается ко всему, когда действительно этого хочет.
– А мы можем поговорить о том, что случилось?
– Конечно.
– На вас напали перед театром «Фокс» в Детройте.
– Верно. Один парень схватил мой палец кусачками. И отрезал по костяшку, – рассказывает Бенни.
– Кто это был?
– Не знаю. Но, предупреждая ваш следующий вопрос, скажу: это был не Бо Джонсон.
– А зачем кому-то понадобилось лишать вас пальца? – в ужасе спрашивает Барри Грей.
– Кому-то, по-видимому, захотелось, чтобы я не смог больше играть.
– Кому-то не понравилось, что белый мужчина пел с негритянским бендом?
– Подчас трудно понять, почему люди делают те или иные вещи. Но кто-то явно хотел, чтобы я замолчал… чтобы мы все… замолчали.
Глава 23
И это всё
Мани оказался ужасным водителем, а я – еще худшим пассажиром. Мне пришлось сесть вперед, иначе меня мутило, и мы с Мани грызлись хуже, чем с Эстер в худшие дни. В итоге Эстер втиснулась между нами, как учительница, разделяющая драчунов на игровой площадке. А дело просто было в том, что мы все боялись, и никто из нас не мог держать себя в руках.
Берри Горди сказал «не переживать из-за Чикаго».
– Лечись, поправляйся. Встретимся в Филадельфии, – заверил он меня, когда мы вынесли свои вещи из дома возле его студии и вернули ключи миссис Эдвардс.
Но я очень переживал. Переживал и страшился. Чикаго занимал все мои мысли с тех пор, как мы покинули Нью-Йорк. И я сказал Берри, что мы приедем туда, если нам по-прежнему будут рады. Он лишь взглянул на мое расцвеченное синяками лицо и забинтованную руку и сказал, что будет ждать нас в пятницу утром в клубе «Ригал».
Причиной страха, окутавшего салон машины, было не только отвратительное вождение Мани. За пять часов пути из Детройта в Чикаго никто из нас ни разу не задремал и не спел. Я чувствовал себя еще недостаточно хорошо, чтобы сесть за руль, хотя даже в таком состоянии я бы справился с управлением лучше, чем Мани. А когда мы заехали заправиться на колонку, взгляды людей приковала не наша пестрая компания, а мое лицо.
– Как же вы выйдете на сцену, Бенни? – спросил Ли Отис, когда я во второй раз заставил Мани съехать на обочину из-за очередного приступа рвоты. – И как вы собираетесь играть с больной рукой?
– Без проблем. Это все обезболивающие, которыми меня напичкали в больнице. Они вызывают у меня тошноту, – объяснил я. – Все в порядке.
– Не лукавьте, Бенни, это не так, – возразил Ли Отис.
– Это уже больше не смешно, – заявил Элвин. – Я считаю, что нам следует вернуться домой.
– В нас и дома стреляли, братишка, – заметил Мани.
– Я боюсь, – сказал Ли Отис, в двух простых словах озвучив то, что чувствовал каждый из нас и в чем никто из нас не решался признаться.
– И зачем нам, в самом деле, ехать в Чикаго, Бенни? – спросил Элвин. – Вы можете пожениться в Нью-Йорке.
– У нас нет концерта в Нью-Йорке, – ответил я.
– Может, нам вообще пока не петь? И прекратить выступать, хотя бы на время? – предложил Элвин.
Это был не тот Элвин, которого я знал.
– Нет. Нельзя, – сказал я. – Мы прекратим… и на нас можно будет поставить крест. Это будет конец…
Мы снова замолчали, уставившись в окна, но не видя ничего, кроме собственных тревог и опасений.
