Налево, направо, бок о бокПовсюду – вдали и вблизиГромады дырявых коробокСтоят в непролазной грязи.
Среди одинаковых зданийСтою одиноким столбом,Вспотев от бесплодных старанийНайти заколдованный дом…839
Поостыл и пыл творческой интеллигенции, восхвалявшей в конце 1950‐х государственную жилищную политику. В конце 1960‐х, после смещения Хрущева, начала раздаваться критика пятиэтажек. Единообразие новых районов подтолкнуло Эмиля Брагинского и Эльдара Рязанова написать в 1969 году пьесу, по мотивам которой в середине 1970‐х был снят фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!». Скепсис по отношению к массовому жилстроительству выразился и в новой лексике. Группа филологов во главе с Котеловой зафиксировала появление в официальном языке 1970‐х годов таких слов, как «малогабаритка» и «распашонка». Первым понятием маркировалась «небольшая квартира с низкими потолками»840. По сути, это был цензурный синоним слова «хрущевка», которое уже бытовало в разговорной речи. Концом 1960‐х годов датируется следующий анекдот: «Есть ли в СССР трущобы? – Нет, только хрущобы»841. Грустной иронией отдавало и слово «распашонка». Наименование одежды для грудного ребенка в 1970‐е годы стало названием определенного вида трехкомнатных квартир в типовых жилых домах тех лет842. Комнаты там действительно располагались по крою распашонки: большая проходная и по бокам (как рукава) входы в две маленькие. Общий метраж таких квартир не превышал 44 м. Обычно их давали семье из четырех человек – часто родителей и двоих детей. Но бывали и другие ситуации. В Иркутске в начале 1960‐х, как вспоминают современники, «при заселении дома получилось так, что осталась только одна трехкомнатная (квартира. – Н. Л.), а из ближайших очередников – одинокая ветеранша труда и молодая семья с ребенком. Их и вселили покомнатно: одну комнату ветеранше; молодой семье – две другие смежные (через одну из которых ветеранша проходила в свою комнату). Так и жили они вместе лет 10 до смерти „бабушки“»843.
В послеперестроечной литературе слово «хрущевка» курсировало на законном основании. Сами же здания изображались не иначе, как некие «кукольные дома», в которых был душок нестабильности, временности, экспериментальности844. Но это «временное» оказалось почти «постоянным», а главное, социально значимым – и не потому, что хрущевки, рассчитанные на 25 лет, существуют до сих пор. Скорее, суть заключается в индивидуализации жилого пространства, которая способствовала формированию менее контролируемого со стороны государства стиля жизни. Современники хрущевских реформ в маленьких, но индивидуальных кухнях, на 5 квадратных метрах между холодильником и обеденным столом размером 60 на 70 сантиметров, сидя на тонконогих табуретках, могли, не опасаясь доносов, поговорить о политике, послушать «вражеские голоса» по «транзистору», попеть под гитару песни Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого. Так вместо тела строителя коммунизма в хрущевках формировалась новая, антитоталитарная идентичность. В ходе массового жилищного строительства конца 1950‐х – начала 1960‐х годов удалось преодолеть водораздел между элитным меньшинством, проживавшим в отдельных квартирах, и демократическим большинством из коммуналок. Хрущевская жилищная реформа, несмотря на ее бедность и поспешность, привела к деконструкции сталинской коммунальной повседневности – почти так же, как реформа 1861 года, несмотря на всю ее ограниченность, разрушила крестьянский общинный быт.
Царица полей
Новые пищевые продукты в условиях дефицита: поиски выхода или инновации в сфере питания?
Ни патриотически настроенные политики и деятели культуры, ни даже особо шустрые блогеры не пытаются сегодня опровергать существование и исторический смысл словосочетания «царица полей». В общественном сознании оно прочно связано с хрущевскими экспериментами в области сельского хозяйства. Бытование в советском подцензурном языковом пространстве этого патетического перифраза слова «кукуруза»845 подтверждают данные кинематографа. В 1964 году режиссер Элем Климов и сценаристы Семен Лунгин и Илья Нусинов в кинокомедию «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», где действие разворачивается в пионерском лагере, вставили эпизод детского карнавала. За лучший костюм выдавалась премия. Пионеры твердо знали, кто победит. На вопрос «Ребята, кому торт дадут?» звучал четкий ответ: «Кукурузе, царице полей»846. Однако кинофильм зафиксировал скорее конец эпохи кукурузы в СССР. Начало же активного и почти повсеместного распространения однолетнего растения высотой до 6 м в СССР относится ко второй половине 1950‐х годов. Доказательство тому – выступление Никиты Хрущева в 1955 году на январском пленуме ЦК КПСС с докладом «Об увеличении производства продукции животноводства», где, в частности, отмечалось: «Крупнейшим резервом увеличения зерна является расширение посевов кукурузы»847. Знаковым с точки зрения датировки хрущевских экспериментов в сельском хозяйстве можно считать анекдот 1957 года: «Воскрес Сталин. Булганин бежит в Индию, Ворошилов – в Китай, Хрущев решил пересидеть в кукурузе»848. Кое-что о злоключениях этого растения помню и я. В 1958 году во время весенних школьных каникул мы с моей соседкой и одноклассницей, дочкой детского писателя Бориса Марковича Раевского Аней Ривкиной, посетили праздник «Книжкины именины». Так называлось культурное мероприятие, в ходе которого школьники встречались с писателями, обсуждали новые книжки и, конечно, могли посмотреть на киноэкране цветные мультфильмы. Продававшиеся тогда телевизоры были черно-белыми. В этот раз нам показали мультфильм под названием «Чудесница». Каково же было мое удивление, когда вместо волшебницы на экране появился кукурузный початок. Он обозначал свою гендерную принадлежность с помощью зеленой косыночки. Кульминацией мультика была сопровождавшаяся лихой пляской песня:
