— Том, как-никак, поездил по свету, — сказала Мизия. — Он-то, само собой, согласен, что надо что-то делать. И никогда не мешал мне, когда я тут деревья сажала. Наоборот, только поощрял.
— И что же? — Я понимал, что веду себя бестактно, но в глубине души жаждал подложить мину под саму основу новой жизни Мизии или хотя бы понять, на чем она крепится.
— Это общий настрой, и он невольно ему поддается. И конечно, он сразу изменился, как только мы переехали сюда из Парижа, словно ввелся в новую роль. У него за спиной вековая история, и это сильнее его. На словах Том согласен со мной, согласен, что все должно измениться, но про себя думает, что ничего тут не поделаешь. Да и плыть по течению всегда легче.
— Ну конечно, — сказал я, и опять мне не понравился мой голос; я бы сам не отказался надеть солнечные очки, как у нее, чтобы скрыть выражение глаз и поспокойнее с ней разговаривать.
— Том не виноват, — добавила Мизия. — Это все семья да сама среда, в которой он вырос. Ну, донью Инес ты вчера видел. Соседи — они такие же. Это мужское сообщество: ты бы посмотрел на их лица, если только кто-то из женщин пытается говорить с ними о чем-то серьезном. И их в принципе устраивает существующее положение вещей, хотя по сравнению со своими родителями они кажутся куда современнее и лояльнее.
Одна собака стала вдруг бегать вокруг нас кругами, как безумная, дети хохотали; Паола накричала на Веро: он все время срывал с головы кепочку, Мизия, обернувшись, смотрела на Паолу. Я бы охотно спросил у нее, почему она остается здесь и не уезжает, раз уж ей так тут не нравится, почему не уехала давным-давно, вместо того чтобы пытаться приспособиться и занять какое-то место в таком отвратительном мире.
— Правда, последние годы я приезжаю сюда очень редко, — сказала она. — Ливио ходит в школу, и мы вынуждены сидеть в городе, очень скоро наступит черед Макса. А надеяться, что кто-то что-то сделает за тебя — пустое дело. Тому пример Пьеро. Он тут меньше года и сумел перенять все самое худшее.
Мы вышли из бывшей плантации и занялись детьми, которым в этот момент было совершенно не до нас. Маленький Ливио сунул ящерицу Элеттрике, а та посадила ее на голову Веро, Веро покраснел, как помидор, и пронзительно заверещал. Ящерица упала на землю и мгновенно скрылась в траве, Паола крикнула Элеттрике: «Ты просто дура», собаки залаяли, не пожелав остаться в стороне. Я смотрел на Мизию, стоявшую в нескольких шагах от меня в экипировке «трудной-девочки-ставшей-звездой-ставшей-хозяйкой-латифундии», и пытался понять, к какой все же из этих ролей лежит ее душа.
Еще несколько минут — и она полностью вошла в роль хозяйки дома, присовокупив к ней все полагающиеся ей возможности, будь то проект аграрной реформы или разведение прелестных декоративных растений. Она показала мне деревянные колышки на ухоженном лугу вокруг дома.
— Здесь мы посадим османтус и павлонии. У османтуса такой замечательный аромат, по-хорошему, ему бы расти под окнами спальни.
Она водила нас вокруг своего белого дома, серьезная и легкомысленная, импульсивная и рациональная, родная и такая далекая. У меня было чувство, что Мизия хочет сбежать от собственной тени — и в какие-то минуты у нее это получалось.
Позднее на прямоугольном лугу приземлился маленький двухмоторный самолет, на котором мы прилетели днем раньше; из него вылезли Томас, отец Мизии и ее сестра Астра. Я наблюдал из патио, как Мизия с двумя горничными пошла навстречу своим родственникам, обняла их и повела к дому, ну а свита несла за ними чемоданы. У меня мелькнула мысль спрятаться куда-нибудь, но рано или поздно мне все равно пришлось бы с ними поздороваться, и я передумал.
Отец Мизии был точно таким же, каким он мне запомнился — я видел его в то утро, когда Мизия впервые выходила замуж: малоприятный нервный мужчина с красивыми светлыми глазами; видно, он постоянно ощущал какую-то скованность и потому вел себя не слишком вежливо, почти по-хамски. Он пожал мне руку, едва удостоив взглядом и явно демонстрируя недовольство жизнью, для чего поводов было предостаточно: жара, бессонница, которой он страдал последнее время, да еще бутылка оливкового масла из Тосканы разбилась, когда грузили багаж. Мизия спросила, слышал ли он что-нибудь о ее матери.
— Понятия не имею, что там с этой психопаткой, спроси у сестры, — ответил он, глядя куда-то в сторону и давая понять, что этот вопрос вообще не к нему.
В патио появился Пьеро, совершенно заспанный, хотя давно перевалило за полдень; с отцом и сестрой они поздоровались очень сухо, быстро обменявшись хмурыми взглядами.
Астра, как и брат, тоже успела приспособиться к теперешнему положению Мизии: она была одета, причесана и вела себя как светская барышня, в солнечных очках, совсем как у сестры, нарочитая непринужденность и снисходительно высокомерное обращение с прислугой, что отчасти компенсировалось ее инфантильной непосредственностью.
Точно так же, как и на первой свадьбе Мизии, я поражался, глядя на брата и сестер: наделенные от рождения одними и теми же природными задатками, они выросли столь непохожими друг на друга, а Мизия среди них казалась просто чудом, и тем острее я ощущал утрату ее прежней, благодаря Томасу превратившейся в совершенно другого человека. Я все думал, какую роль в этом превращении сыграли паразитические привычки брата и сестры и какую — равнодушие отца и отсутствие материнской и отцовской заботы. Хотя теперь я и чувствовал себя таким далеким от Мизии, меня все равно бесило, с какой бесцеремонностью Пьеро и Астра взваливают на Мизию все свои проблемы и с каким беспечным, наглым видом ее отец заходит в дом.
И все же Мизия казалась довольной тем, что почти вся ее семья с ней, да еще так далеко от тех мест, где они раньше жили: она разговаривала с братом и сестрой, порывисто и резко размахивая руками, шутила, вспоминала всякие истории из их прежней жизни, пыталась что-то разузнать и у них, подмигивала их своими сияющими глазами, смеялась. Отношения между Пьеро и Астрой явно были напряженными, но они всячески пытались это скрыть в угоду Мизии: они боялись лишиться ее расположения и всего, что этому сопутствовало.
За обедом Мизия оставалась душой компании и связующим звеном для всех присутствующих: мгновенно реагировала на каждую реплику и всеми силами пыталась поддержать и оживить общий разговор, сломить железную суровость старой Энгельгардт, холодность отца, обоюдную враждебность Пьеро и Астры. Как рассказывал Марко, она с самого детства взяла на себя эту роль и годами с блеском играла ее, так что члены ее семейства воспринимали ее поведение как вполне естественное. Я смотрел на нее, сидящую в центре длинного стола, и те усилия, которые она предпринимала, ничуть меня не умиляли, напротив, мне хотелось послать ее ко всем чертям, вместе со всей ее семейкой и их бесконечными сложностями.
Три года назад отец Мизии открыл в Буэнос-Айресе итальянский ресторан, но не очень-то преуспел, потому что место для своего ресторана выбрал неудачное, администратор он был никакой, совершал ошибку за ошибкой, еще в чем-то проштрафился, и теперь пытался довести это до сведения Мизии и Томаса туманными намеками. Очевидно Томас финансировал всю эту его затею, чтобы сделать приятное Мизии, и сейчас срочно требовалось очередное денежное вливание, иначе ресторан просто закроется из-за неуплаты долгов. Мизия приняла проблемы отца близко к сердцу, слушала его предельно внимательно и с сочувствием: старалась успокоить его, выгородить, говорила, что он ни в чем не виноват, что он делал все правильно, давала ему советы и подбадривала. Томас искусно ей вторил: обещал свою поддержку, всячески давая понять, что дело-то яйца выеденного не стоит, хотя вряд ли действительно так думал, и уверял, что все причины неудач кроются в порочной системе аргентинской экономики. Впрочем, ничего другого он сказать все равно не мог, не вызвав у жены глубокое разочарование, он тоже вынужден был придерживаться определенной линии поведения. Только, в отличие от Мизии, он добровольно сделал свой выбор, в благодарность за то, что женился на такой удивительной женщине и ради удовольствия вершить судьбами других людей.
