— Рысичей с налету не возьмешь! — приговаривал седой воевода с Урала.
Он дрался плечом к плечу со Скилом. Но и он понимал прекрасно — надолго их не хватит. Десятеро только и осталось. А Кроновы вон все напирают и напирают. В кольцо взяли. Могли бы и с расстояния стрелами побить, да, видно, все лучники у них на осаде.
Скил размахивал мечом. А сам мысленно прощался со своей доброй и любвеобильной вдовушкой. Из такого кольца живым не выберешься, он понимал это очень хорошо. На пощаду рассчитывать мог только безумец. Значит, впереди смерть — скорая, неминуемая. Впереди — светлый Ирий. Если он продержится до конца.
Но руки слабели с каждым мгновением — булатный меч не павлинье перо. Скил твердил одно — только бы не упасть! только бы не упасть!
И все же упал. В глазах потемнело от удара, которого не видел. По затылку словно свинец расплавленный разлился. Он полетел носом в вытоптанную траву, на искалеченные тела… все перемешалось. А когда, изнемогая от слабости, с лицом, залитым кровью, начал подниматься, на поляне творилось что-то несуразное. Конные дрались с конными, хотя он точно помнил даже в полубессознательном состоянии, что кони были только у Кроновых воев.
— Орра-а!!! — кричали и те и другие. — Ор-р-раа!!!
Когда в глазах стало проясняться, Скил различил наконец — дружинников били вой в шкурах на голое тело, длинноусые и бритоголовые, ни на одном не было шелома. Зато сил у этих всадников было побольше, нерастраченных сил. Они рубили изможденных дружинников, сшибали с коней. И носился мех ними на вороной кобылице с длинной гривой всадник странный, не похожий ни на тех, ни на других — легкий, быстрый, в тонком кожаном доспехе на стройном юношеском теле. Длинные русые волосы его были сплетены позади в толстую косу, а сама коса вилась вкруг шеи, предохраняя ее надежней бронзы. Всадник этот покрикивал на бритоголовых, указывал что-то, вздевая меч, и его слушались.
— Сюда… — прохрипел Скил, начиная догадываться, что это за вой.
Теперь он видел, как многие из них подхватывали на своих лошадок уцелевших уральцев, уносились прочь. Оставшиеся добивали Кроновых людей. Но не гнались за бегущими.
— Этого взять! — громко выкрикнул легкий всадник, тыча издали в шатающегося, готового снова упасть Скила.
— Возьмем, а то как же! — прозвучало сверху знакомым голосом.
Скил не успел обернуться, как жилистая и крепкая рука Сугора ухватила его под мышку, закинула поперек коня. Так же внезапно, как и налетели, всадники помчались с поля боя. Скил стонал, голова от тряски болела люто. Но надо было терпеть, а светлый Ирий обождет его до лучших времен. На скаку Сугор вырвал у него меч из намертво сжатого кулака, пояснил:
— Еще уронишь, вояка!
Скил не обиделся. Не врагу отдал оружие, другу и брату — он теперь его кровный брат. Скакали долго. Боль из острой постепенно сделалась глухой, живым грызущим зверьком ворочалась под сводами черепа. А~когда остановились, Скил сполз вниз без помощи, разлегся на густой и сочной траве-мураве, уставился в небо темнеющее. Скоро ночь. А значит, конец бою. Как там, на Олимпе?
Старейшина Гулев подошел к лежачему молча, склонился, заглянул в раскрытые глаза… и понял: ближний боярин Великого князя Жива спит. Так и заснул, не смежив век… видно, устал шибко. Гулев встал, распрямил затекшую спину. Что там спрашивать, и так ясно все — уже семь тысяч воев перешло из крепости стольной в его становище. Томятся, ждут приказа. Только рано еще.
Посыльный от стен подскакал к Крону весь взмыленный, черный, словно преодолел не один переход да впридачу побывал на том свете. Корзно на нем и рубаха обгорели наполовину, на лице была сажа.
— Пробили, князь! — закричал с ходу. — Пробили стену!
Крон довольно хмыкнул. Еще бы не пробить — он знал все слабые места Олимпа. И потому лишь для отвода глаз послал воев с таранньми бревнами к Южным и Западным воротам, по Восточным бил из камнеметов. Но главная, неведомая изменникам, осадная дружина под прикрытием дощатых навесов вбивала клинья меж камней, из коих был сложен низ Восточной стены далеко от ворот. Там работали умельцы — без лишнего шума, без ора и ругани, не привлекая к себе внимания. Конечно, и их поливали сверху жидким огнем, и в них пускали стрелы. Но на стены они не лезли, а потому осажденные тратили на них припасов поменьше. Под покровом темноты подтащили бревно с сотней поперечных рукоятей, с литым железным бараньим лбом. Распаренные, намоченные клинья сделали свое дело, поколебали кладку, пустили по ней паутину извивистых трещин. А кладка была здесь потоньше, чем в иных местах — не видно то было снаружи, да изнутри камень еще три десятка лет назад осыпался в землетрясение давнее. Все учел Крон.
И потому радость свою ничем не выказал. Лишь поглядел поочередно на темников Крия и Мелета, что стояли с утра со своими войсками-тьмами наготове, приказа ждали, вытянул руку к стене Восточной, тронул с места коня гнедого — неспешно, шагом.
Сказал уверенно, вполголоса:
— К вечеру пировать в моем тереме родовом будем. Вперед, браты!
Обе тьмы, дружинами многими, слева и справа начали обтекать Великого князя — конно и пеше, потрясая оружием, грозно шли умелые вой, на ходу приветствуя величавого Крона, воздавая честь Князю.
Двенадцать стражей-охранителей ехали за Кроном, почти все новые, набранные из лучших, из верных, взамен погибших Кеевых братьев. Каждый готов был умереть за Великого князя. Но Крон жаждал не одной лишь победы — теперь уже близкой, определенной. Крон рвался в сечу, дрожал от нетерпения, его рука пока еще твердо держала меч — и все должны видеть это, все должны знать, что не только по праву правого, но и по наиглавнейшему праву — праву сильного он вернул себе власть, нераздельную, исполинскую власть. Новый доспех был на Кроне, лучше прежнего — тонкие золотые насечки украшали бесценную бронь булатную, сплетались плетенкой сложной из сотен солнечных свят-оберегов, двуглавый сокол-рарог пламенел на нагрудном зерцале. Другой сокол, прямо и хищно глядящий вперед, гребнем раскинул крылья на шеломе. Не прятался Крон, не таился — пусть все знают, что Великий князь впереди, что он среди войск своих — под огнем, под мечом, под стрелами.
Двум десяткам племенных царьков-титанов да нубийской рати приказал оборону по краям держать, прикрывать. Но отборные дружины сейчас должны были идти клином смертоносным — в брешь, в пролом, все сметая на пути. И не помогут тогда изменникам ни жидкий огонь, ни перуны громовые.
Крон сдавил бока жеребца, вытащил меч, вскинул вверх.
— За мной, браты!
Алое корзно за его спиной взвилось огромным крылом, как пламенем ярым полыхнуло — последний, победоносный бросок! И все сначала! Все!
А тем временем на Олимпе, в нижней светлице гостевого терема, что стоял невдалеке от Восточных ворот, тяжко, в мучениях умирал сын Крона, вечный тихий узник Айд-Полута. Ведуны-врачеватели всеми снадобьями потчевали, всеми отварами поили — бестолку. Отходил смиренный княжич.
