— До Базеля это совершенно невозможно. Но вы правы, крепкая рука и храброе, честное сердце — это большая редкость в наше время. Особенно, если к этим достоинствам добавить меткий глаз.
— Приятно, что мы придерживаемся одних убеждений в этом вопросе. Итак, до встречи в Базеле.
Он направился к спуску, а Джонатан некоторое время провел наверху. Снял шляпу-боливар,[157]подставил лоб знойному ветру, задувавшему с Рейна, дождался, когда человек в коричневом фраке появится на площади. Проследил за ним взглядом, тот не выказывал никаких признаков беспокойства. Джонатан с трудом унял волнение в груди — мерещится черт знает что! Вполне пристойный и уместный разговор. Он тоже не спеша направился к лестнице.
В Базеле граф устроился в гостинице под вывеской, на которой был изображен аист. Снял лучшие комнаты.
Базель Джонатану не понравился. Город обширен, но малолюден до того, что многие улицы и проулки поросли травой. Впрочем, все они, не говоря уже о коротких тупиках, очень плохо вымощены. Величественных зданий мало, разве что два больших каменных дома, принадлежащих местному семейству банкиров, огромны также собор и университет.
Рейн делит Базель на две части, вода в нем много чище и светлей, чем сами строения, сгрудившиеся на его берегах. К сожалению, на водной глади не видно ни единого суденышка или мелкой лодчонки, словно жители этого города испытывают отвращение к поездкам по воде. Посетил он и местный собор Мюнстер, а в компании с графом и публичную библиотеку, где полюбовались на картины славного Гольбейна.[158]На одном из полотен, отметил Джонатан, в Спасителе, снятом с креста, не было ничего божественного. Видно было, что человек много пострадал, и измученная его плоть была изображена весьма естественно. Другие изображения — фрески в ратуше, портрет некоей молодой женщины (девицы Оффенберг, как подсказал граф) — тоже живо заинтересовали молодого англичанина. Судя по деликатному наряду, Джонатан рассудил, что эта девица не отличалась строгим поведением. Потом граф повлек молодого англичанина в церковь Святого Петра, где с полчаса простоял в ограде, наблюдая «Пляску мертвых». Множеством способов живые на этой картине увлекались в ад. Он переводил взгляд с одного фрагмента на другой и каждая сцена возбуждала в Джонатане воспоминание о недавней встрече на вершине Страсбургской колокольни. Ощущения были томительны, тягостны…
Прогуливаясь по берегу Рейна, они выбрались за город. Сельские хижины, сады и виноградники предстали перед ними.
Уединенный домик с садиком привлек внимание графа. Расположен он был в стороне от большой дороги, за редкой рощицей. Сен-Жермен и Джонатан по узкой тропке направились в ту сторону. Как только граф и державшийся чуть сзади Джонатан вышли из рощи, два мальчика — один постарше, другой помоложе — бросились к ним навстречу.
— Это не он! Это не Каспар!.. — закричали они и поворотили назад, к дому. Неподалеку от крыльца высилось старое каштановое дерево. В его тени укрылись граф и Уиздом. Сели на выступивший из земли, обросший мхом корень.
Через несколько минут дети вновь выбежали на двор, за ними вышла молодая женщина, приятная лицом, в белой блузке и соломенной шляпке. Она села на крыльце и с улыбкой поглядывала на играющих мальчиков. Было видно, что она их мать. Мальчики договорились бегать наперегонки. Взявшись за руки, отошли шагов на тридцать от крыльца, остановились, замерли, выставив вперед грудь и левую ногу. Так и дожидались, пока женщина не махнула платком, и ребята стремглав бросились к домику. Старший опередил меньшего, подбежал к матери и, закричав: «Я первый!» — принялся целовать её. Младший, взобравшись на крыльцо, тоже бросился ей на шею.
Граф порывисто встал и не оборачиваясь зашагал по направлению к городу.
Поздним вечером, уже ближе к полуночи, проведя некоторое время в наблюдении за звездами и заметив бессонницу, одолевшую Уиздома, Сен-Жермен предложил.
— Поднимайтесь, Джонатан, мы продолжим повесть о сокрушении великого человека ушедшей эпохи, прусского короля Фридриха II. Обещаю, эта история будет повеселее, чем донимающая вас тоска.
Джонатан некоторое время молчал, потом вздохнул и встал, накинул халат, устроился за конторкой. Зажег свечи, обрезал и неловко, чуть наискосок, расщепил пару гусиных перьев, разложил листы бумаги.
Граф расположился в кресле.
— В середине апреля, — начал он, — поздним вечером меня навестил граф Бентинк, глава Комитета Советников, принимавших законы в Голландии. Я снимал квартиру у некоего саксонца, давным-давно поселившегося в Гааге. Хозяин был обязан мне излечением жены, поэтому я чувствовал себя здесь, как дома — почитаемым и любимым. Бентинк предупредил, что в полученной только что срочной шифрованной депеше из Парижа, подписанной самим Бель-Илем, мне предписывалось немедленно покинуть Голландию, так как через два дня д'Аффри получит от его светлости герцога Шуазеля указание потребовать моего ареста и высылки из страны. «Требование будет подкреплено авторитетом его величества. Голландия будет вынуждена пойти на эту варварскую меру, добавил Бентинк. — Мы не можем себе позволить отказать его христианнейшему величеству Людовику XV в настоятельной просьбе».
Обсуждение моих последующих действий привело нас к выводу, что выбор возможностей невелик. Меня ждала Англия. Только внезапное появление в этой стране позволит мне продолжить трудную, скрытую от глаз непосвященных, миссию. На этом же маршруте, как косвенно следовало из парижской депеши, настаивал и Людовик.
В пять утра полковник Пик де Цолен, друг и помощник Бентинка, подогнал наемный экипаж, запряженный четверкой лошадей к моему дому, и форейтор[159]погнал коней в сторону маленького портового городишки Хальветслюиса, откуда я морем добрался до Гарвича. В английской гавани меня встретил королевский посланник, который запретил мне ступать на берег и потребовал, чтобы я немедленно покинул пределы острова. В конфиденциальной беседе мне удалось добиться у него признания, почему английские власти пошли на подобные экстраординарные меры. В Лондоне, заявил чиновник, посчитали, что события, произошедшие в Голландии, являются ловко разыгранным спектаклем, цель которого заключалась в обосновании моего визита в Великобританию. Господин Уильям Питт[160]настаивал и на настаивает на моей немедленной высылке. Я решительно отказался и на свой страх и риск сумел добраться до Лондона. По дороге никто не пытался меня задержать, я мирно добрался до столицы, где меня тут же, у въезда в город, подвергли аресту, обыску и заключению в Ньюгейт. Джонатан, — обратился к Уиздому Сен-Жермен, — вам приходилось сталкиваться с английскими чиновниками?
