— Рауд, твои глаза… и волосы, они теперь всегда будут такими?
Он остановился и растерянно моргнул.
— Только зимой. А какой я летом, ты видела.
Ледяная синева растаяла, и на меня снова взглянул тот Рауд, что когда-то пригрел у сердца бесприютную кошку.
— Твои глаза… летние… они, как у кота.
Последние слова я произнесла шепотом, а потом его губы коснулись моих. Теплые, мягкие, осторожные. Он отстранился, дотронулся пальцами до моей щеки — и снова поцеловал, нежно и волнующе. Я зажмурилась, чувствуя себя котенком в ласковых руках, и душа отозвалась звонким: мр-р-р, мр-р-р. По жилам бежало лето, горячее и сладкое, как чай с именинным тортом, как фейерверк, как сбывшийся сон.
Мы остановились одновременно и замерли, глядя друг на друга. Казалось, в целом мире нет больше ничего, на что хотелось бы смотреть.
— Я сказал неправду, Карин, — прошептал он. — Я люблю тебя.
Наверное, таким бывает солнечный удар.
Мне стало головокружительно жарко, и я сама потянулась к Рауду…
В этот момент от входа в гостиную раздался стук.
Дверь была открыта — стучали в притолоку. На пороге стоял господин Слефсон: сюртук под горло, пепельные волосы, лицо снежной статуи.
— Прошу прощения… Господин, госпожа, — управляющий задержал на мне непроницаемый взгляд. — Прибыли две дамы, они утверждают, что являются матерью и сестрой вашего сиятельства. Я взял на себя смелость пригласить их в малую приемную. Какие будут распоряжения? Вы примете их?
Через минуту мы с Раудом уже спешили по широким белым коридорам. В груди бурлило волнение. Мама! Майра! За последними событиями я мало о них думала. А теперь… поняла, что рада! Старая горечь растворилась в прошлом вместе со всей моей прежней жизнью.
Они сидели на низком угловом диване, обитом горчичным плюшем, обе в темных шерстяных платьях, удобных в дороге. Чай и пирожные на столике стояли нетронутыми.
Два удара сердца — и мама стиснула меня в объятьях, я даже опомниться не успела.
— Карин! Светлые боги… Карин, ты цела! С тобой все хорошо, ты здорова? — она обшарила мое лицо лихорадочным взглядом, не выпуская из объятий. — Карин, ты здесь по своей воле?
— Конечно, мама…
Я так удивилась, что даже замешкалась с ответом. Неужели она думает, что меня удерживают силой?
— Я так беспокоилась о тебе!
Мама вдруг опомнилась и с опаской посмотрела на замершего в дверях Рауда.
Наверное, ей было ужасно неуютно в этом огромном снежном дворце, созданном древней магией.
— Мама, познакомься. Граф Рауд Даниш-Фрост… мой муж.
Я поймала его взгляд — теплый сквозь ледяную синеву, и губы против воли сложились в улыбку.
Я только что целовалась с ним, как целуются муж с женой. И еще буду целоваться. И не только целоваться… От этой мысли по коже пробежала горячая щекотка предвкушения.
Рауд шагнул в комнату. Майра вскочила, и они с мамой присели, почтительно склонив головы. Чему-чему, а реверансам в свеянской женской гимназии учат хорошо.
— Ваше сиятельство…
Рауд подошел к маме и поднял ее.
— Прошу вас, сударыня. Какие церемонии между родственниками?
Мама смущенно отступила.
Она выглядела такой измученной, что меня накрыло стыдом и жалостью.
Надо было написать! Сообщить, что у меня все прекрасно.
— Карин! — мама покосилась на Рауда и снова повернулась ко мне. — Я была плохой матерью, но я любила тебя и люблю! Я никогда, никогда не привела бы к тебе секача без твоего согласия!
Она оглянулась на Майру и грозно свела брови.
Сестра, неловко мявшаяся у дивана, сделала шажок вперед. Пробормотала:
— Карин, я не хотела, — и потупилась.
Что с ней такое, откуда эта робость?
Не могла же она?..
События полуторамесячной давности воскресали в памяти с трудом, будто давний сон. Наша кухня, озаренный солнцем двор, слова Майры о маме и секаче.
Я поверила ей безоговорочно. Не было причин не верить…
— Майра! — мамин голос стегнул хлыстом.
Сестра вздрогнула, быстро взглянула на меня и зачастила:
— Да, я завидовала! Тебе досталось все — и красота, и первородство. У тебя было столько женихов, а ты крутила носом, все тебе были нехороши!..
Она задохнулась, сжав кулаки, и вдруг всхлипнула:
— Мама не ходила к Дакху, это был обман… Карин, я не хотела ничего плохого, честно! Я просто подумала: если ты останешься кошкой, не навсегда, на время, мама перепишет ателье на меня, я стану завидной невестой, выйду за Орма или за кого-нибудь еще… А ты пойдешь к Вере, и вы придумаете, как тебе снова стать человеком. Я бы тебе потом написала, когда можно вернуться… Я правда не хотела тебе зла, это все Орм! Он пошел в храм Дакха и послал за тобой секача — на самом деле! Я даже не сразу узнала… Прости меня, Карин, прости, пожалуйста!
Майра разревелась.
Она рыдала, не вытирая слез и громко шмыгая носом. А я смотрела на ее искаженное лицо, красное, мокрое, жалкое, и не находила в себе злости.
Наверное, стоило прогнать ее и забыть, что у меня есть сестра.
Но сегодня я была счастлива!
И этим счастьем — вот смешная мысль — я обязана Майре и ее подлому поступку.
Да и какая теперь разница, что случилось в той, другой жизни?
— Я прощу тебя, — на душе было удивительно легко. — Но при одном условии. Не бойся, я не претендую на ателье. И в Свеянск не вернусь. Я хочу, чтобы вы с мамой взяли к себе ученицей одну девочку. Если она пожелает, конечно. Ее зовут Вилья, и ей пришлось несладко.
Куда хуже, чем мне, что тут говорить.
— Вы теперь вдвоем, вам будет не хватать рук. А Вилья очень старательная. Будьте с ней добры.
Я хотела сказать, что прослежу, но решила, что это лишнее. Я прослежу и так.
Рауд отошел в сторонку, а когда мы с мамой сели на диван — Майра пристроилась с краешку, — покинул комнату. Однако я чувствовала, что он рядом, готов поддержать, если потребуется.
— Карин, — сказала мама, — у нас есть еще одна родственница. Я тебе не о ней не говорила. Мне казалось, что дурного влияния бабушки и деда Полкана и так довольно, — мама покаянно вздохнула. — Я была неправа и хочу, чтобы ты с ней познакомилась. Она отказалась прийти сюда в человеческом обличье. Но будет ждать тебя ночью. Не бойся. Тетка Фрейя многому может тебя научить…
Позже, тем же вечером, я спросила Рауда:
— Как ты думаешь, мое кошачье тело так навсегда и останется телом снежной кошки?
