что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и расступаться предо мною, как перед диким зверем, как скоро даже издали увидят идущего».[1006] Так мог говорить только тот, кто сознавал свою правоту, свою свободу от приманок чувственности и суетности, кто ревновал о славе Божией и заботу о вечном спасении своих пасомых считал своим священным долгом.
При общественных бедствиях и нестроениях св. Григорий являлся к верующим со словом утешения для одних и обличения для других. Таково Слово 15, «говоренное в присутствии отца, который безмолвствовал от скорби, после того как град опустошил поля». Описав печальное зрелище опустошенных полей в то время, когда уже близка была жатва, проповедник напоминает слушателям о том, что сокровищницы гнева Божия заключают и еще более тяжкие испытания и бедствия; необходимо поэтому прибегнуть «к милосердию Божию, слезами приклонить к себе Того, Кто милости хощет (Мф. 9:13; Ос. 6:6)». Затем он обращается с вопросом: «Отчего все это и какая причина бедствия?» Из перечисления проступков, навлекших гнев Божий, ясно, в чем должно проявиться обращение к Богу наказанных грешников: «Один из нас притеснил бедного… другой осквернил землю лихоимством и корыстолюбием, собирая, где не сеял, и пожиная, где не расточал… не оказал милости вдове и сироте, не дал хлеба и малого пропитания просящему»[1007] и т. д. Различия в положении бедных и богатых св. Григорий касается во многих из своих Слов, располагая имеющих достаток по-христиански относиться к нуждающимся (см., например, Слова 43 и 44). В Слове 14, озаглавленном «О любви к бедным», проповедник, начав с выяснения той мысли, что любовь к бедным составляет превосходнейшую часть важнейшей христианской заповеди о любви, далее изображает необыкновенно бедственное положение прокаженных и располагает слушателей сострадательно относиться к этим несчастным.[1008]
Два Слова произнесены св. Григорием в предотвращение нарушения общественного спокойствия: это Слова 17 и 23. В первом из них, «говоренном встревоженным жителям Назианза и прогневанному градоначальнику», он делает соответственное внушение и народу, и лицам начальствующим, смело заявляя последним, что закон Христов и их подчиняет его пастырской власти.[1009] Поводом для второго Слова послужила распря в народе, вызванная несогласием между некоторыми епископами. В Словах 34 и 35 великий пастырь разделяет со своими пасомыми радость: в первом – по случаю прибытия из Египта хлебных припасов, в которых нуждались и которых долго ожидали жители Константинополя;[1010] во втором – по тому случаю, что православным возвращена была, по приказанию императора Феодосия, церковь, которою завладели ариане.[1011] Довольно значительное число Слов сказано было св. Григорием в объяснение своих собственных поступков и в предупреждение могущих возникнуть недоразумений между ним и его пасомыми. Таковы, кроме упомянутого выше Слова 42 – прощального, Слова 1, 2, 3, 26, 33 и 36. Начало Слова 36 свидетельствует о том внимании, с каким жители Константинополя [1012] относились к Григорию Богослову как церковному витии: «Дивлюсь! – говорит он. – Что располагает вас столько к словам моим? Отчего берет над вами такую силу моя речь, речь чужеземца, может быть – слабая и не имеющая никакой привлекательности? Даже кажется, что у вас такое же ко мне влечение, какое у железа к магниту… Подлинно это чудная цепь, и ее соплетает Дух Святой, связуя неразрывными узами!»[1013] То же читаем и в Слове прощальном: «Простите, любители моих слов, простите и эти народные… стечения, и эти трости, пишущие явно и скрытно, и эта решетка, едва выдерживающая теснящихся к слушанию!»[1014] Не только те Слова, в которых проповедник жил одной жизнью со своими слушателями, где он обличает их нравственные недуги и предлагает средства к их уврачеванию, делит с ними радость и печаль, является миротворцем, где старается выяснить свое отношение к пастве и предупредить возможные недоразумения, привлекали внимание слушателей и заставляли их тесниться около кафедры св. Григория, но и его отвлеченно-догматические Слова о тайне Святой Троицы, соответственно запросам того времени, представляли для них глубочайший интерес и, ввиду усилившейся до невероятных размеров страсти к догматическим спорам, которые поглощали все внимание верующих и отвлекали их от вопросов нравственно-практических, являлись совершенной необходимостью, были вполне отвечающими запросам современности. «При всеобщем внимании к великому догмату, – пишет преосвященный Филарет Черниговский, – слова св. Григория о нем могли быть доступны для всех или, по крайней мере, они были необходимы для всех, особенно в том виде, в каком говорено в них о догмате. Неумеренный жар, с каким вступали тогда в споры о таинствах веры люди, призванные совсем не к тому, люди, унижавшие истину спорами о ней, был неразумен. И сей-то жар охлаждал Григорий, его-то вводил он в свои границы, вместо него-то он возбуждал живительную теплоту любви деятельной».[1015]
Св. Иоанн, архиепископ Константинопольский, получивший за свое красноречие прозвание Златоуста,[1016] в своих Словах и Беседах оставил совершеннейшие образцы для подражания проповедникам всех времен. Проповеднические труды Златоуста в такой степени удовлетворяют требованию современности, что в этом отношении он безусловно превосходит всех проповедников и древнего, и нового времени. По отзыву профессора Барсова, у Златоуста «критический анализ современных ему теоретических настроений мысли и практических стремлений достигает до своего апогея, до того, что проповеди этого вселенского учителя служат лучшим источником для культурной и бытовой истории его времени».[1017] Его Слова и Беседы представляют настолько целостное и обстоятельное изображение нравов его времени, что профессор А. Ш. Пюэш имел возможность с успехом выполнить задачу, предложенную Академией нравственных и политических наук: «Изложить по сочинениям св. Иоанна Златоуста (а значительнейшая часть их – Слова и Беседы), каковы были нравы его времени».[1018] От св. Иоанна Златоуста сохранилось литературных трудов вообще и проповеднических в частности более, чем от какого-либо другого отца Церкви; но многое или затеряно, или еще не открыто до настоящего времени.[1019] Лучшие из гомилий Златоуста относятся к годам его служения в Антиохии в сане пресвитера (387–397 годы).[1020] Положение архиепископа столичного города было менее благоприятно для проповеднической деятельности в следствие сложности архипастырских обязанностей и забот, а также обстоятельств личной жизни святого отца.
Проповедническое служение в IV веке, и притом в таких городах, как Антиохия и Константинополь, естественно, возлагало на проповедника долг бороться с влиянием на христиан языческих и иудейских понятий и обычаев, равно как с многочисленными ересями и лжеучениями. В христианском обществе того времени господствовали всевозможные суеверия и предрассудки,
