вспомнив, что на базаре все кругом жулье, он сказал:
— Ты что, опупел? Три копейки!
Мясник не обиделся. Он предупредил, что к полудню цена на обертку упадет, и принялся орудовать секирой.
Ребята долго толкались в толпе, забрели в самый дальний конец базара, где лежали пахучие, как цветы, прозрачные местные дыни и черно-зеленые арбузы с желтыми пролежнями, и закутанные в белоснежные бедуинские покрывала казашки, не слезая с арбы, отмеряли ведрами яблоки, а голозадые детишки со степным визгом забирались по огромному колесу арбы, как по лестнице, и умные верблюды взирали на все это, как из президиума. Потом ребята отправились за карусели, на барахолку. Там продавали все, что существует на свете, — шпанскую мушку, краденых кошек, козырьки без картузов и картузы без козырьков. Никто больше трех копеек за бумагу не давал. И только когда казашка-молочница назначила две копейки, они спохватились. Но было поздно. Базар словно перешептался. Цена оберточной бумаги упала.
Они подбежали к Кулибину.
— Ладно, — сказал Коська. — Бери за три копейки, и пламенный привет!
— Две копейки, пацаны, — сказал мясник приветливо.
— Да ты что! Смеешься? — заныл Коська. — Своему слову не хозяин? Ты три давал?
— Яичко к пасхе, а огурец — ко граненому стаканчику, — усмехнулся Кулибин-сын. Он вышел из лавки, облокотился о притолоку двери, обвешанный резаками в кожаных ножнах, вытер багровые руки фартуком. — В нашем ряду устав христианский: друг дружке дорогу не перебегать. А то нас, как мышов, передушат. Хотите две копейки — берите. А нет — пардон вам.
— Ну обожди! — закричал Коська, отбежав шагов на десять. — Наложил падали заветренной и фасонит. Обожди, выявим, откуда драных кошек таскаешь, Кулибин-сын, выявим, кто вам целует палец! — и, немного погодя, предложил издали: — За обе пачки рубль, и пламенный привет.
— Весы скажут, рубль или не рубль, — отозвался мясник как ни в чем не бывало.
Ребята подошли. По весу получилось шестьдесят пять копеек.
— Тебя бы не было, по три копейки загнал! — попрекнул Коська Славика. — Вечно людям голову морочишь.
И попросил свешать на безмене.
На безмене пачки потянули на шестьдесят девять копеек.
— А больше у вас весов никаких нет? — спросил Славик.
Других весов не было.
— Тогда давай шестьдесят девять, — сказал Коська.
Мясник не стал спорить.
Он выставил на прилавок высокую моссельпромовскую банку от конфет, погрузил в нее чуть не по локоть руку и, к удивлению ребят, выудил ровно шестьдесят девять копеек.
В качестве премии Славику был подарен мосол, из которого может получиться порядочная бабка.
Самую дорогую монету — двугривенный — Коська припрятал за щеку, а три гривенника, три пятака и копеечки опустил в левый, недырявый карман брюк.
К Славику подбежала лохматая дворняжка и, устремив голодные глаза на мосол, завиляла всем задом. Это был бездомный кобелек Козырь, известный тем, что мог делать «окрошку» — так циркачи называют многократное сальто. Козырь был маленький кобелек в черных пятнах, похожий на трефовую десятку. Он скакал за Славиком то на трех, то на четырех лапах, забегал вперед и улыбался. Коська шуганул его. Козырь отскочил в сторону, но не отставал, хотя и делал вид, что бежит по своим делам, закрутивши хвост бубликом.
— Дай ему мосол, — сказал Коська важно. — Мы не нищие.
Славик бросил. Козырь схватил кость на лету и умчался прятаться.
Как только в кармане Коськи забренчал капитал, в нем что-то переключилось. Он еще больше сбил набок «кэпи», и толстогубое, со следами чернил лицо его приняло лунатическое выражение.
Старец на этот раз вручил ему афишку беспрекословно.
— Читай! — велел Коська.
Афишка начиналась словами: «Я, борец Иван Поддубный, оказавшись проездом в вашем славном городе…» — и кончалась: «Советую молодежи подтянуться да поупражняться, чтобы выступить со мной в борьбе».
Пока Славик читал, Коська, к его ужасу, чуть не купил пожарную каску. Славик едва отговорил его от дурацкой покупки. Потом Коська стал прицениваться к канделябру на четыре свечи с голой бронзовой бабой.
— Что ты делаешь, Коська! — кричал на него Славик. — Я Таракану скажу! Надо же Зорьку выкупать. Коська!
Но деньги вконец опьянили долговязого парня, и он купил бы все-таки канделябр, если бы мимо не проходила цыганка. Он немедленно пожелал ворожить. Цыганка, молодая, смугло-загорелая, будто освещенная костром, в поддернутых, как гардины, юбках и с черноглазым младенцем, винтовкой торчащим за ее плечом, стала тасовать басурманские карты, приговаривая: «Сейчас я тебе всю правду скажу, расписной, сахарный, помнить меня будешь, любить меня будешь…»
Пока шло гаданье, у Коськи вспыхнула новая мысль.
— Огурец! — гаркнул он. — Пошли кваску выпьем!
— Что ты! — испугался Славик. — Нельзя!
— А если нет, то почему?
— Сам, что ли, не знаешь? Надо же Зорьку выкупить.
— А мы с тобой больше выручили! Бумага тянула шестьдесят пять копеек, а мы взяли шестьдесят девять. Четыре копейки лишку.
— Таракан заругается. Что ты!
— А он, думаешь, не пил? Гад буду, пил. Давай на пару один стакан.
«Лучше было бы мне с Митей идти», — подумал Славик и сказал:
— Не знаю, Костя. От холодного кваса можно простудиться.
— Ладно, пошли! Я плачу! А ты стой тут, — велел он цыганке. — Напьюсь, догадаем. А пока жди. Барон, рыдая, вышел!
Гадалка разразилась такой раскудрявой бранью, что Коська некоторое время шел за ней следом, чтобы дослушать до конца. И только когда голос ее потонул в базарном гуле, он остановился и произнес гордо:
— Вот как я ее уел! Слышал?
Настроение у него было преотличное.
Они подошли к ларю. На ларе рубином и изумрудом сверкали приманивающие народ бутылки.
Парень с гроздью разбойничьих кудрей на глазах, ловко спасаясь от пены, наполнил стакан.
— Будьте любезны, — сказал он Коське.
Коська форсил до конца. Он вынул изо рта самую солидную монету, подбоченился и отхлебнул.
Продавец обошел ларь, схватил Коську за шиворот и велел поставить стакан на место.
— Почему? — удивился Коська.
— Потому что я тебе леща отпущу.
Коська поставил.
Раздалась затрещина.
— За что? — поинтересовался Коська.
— За то, что царский двугривенный суешь, — разъяснил продавец.
Коська ахнул. На серебряном кружочке был оттиснут орел с двумя головами.
— Ты куда глядел! — набросился он на Славика. — Тебе доверили деньги считать, а ты что?
— Ведь я… ведь ты… — лепетал Славик.
Огорчение Славика было таким безысходным, что продавец разрешил ребятам допить квас бесплатно. Они сделали по глотку и побежали к мяснику. За ними то на трех, то на четырех лапах поскакал Козырь.
— А ведь монетка-то не моя, — сказал им Кулибин.
— Чего голову морочишь! — орал Коська. — Давай правдашный двугривенный. Куда нам ее, с орлом-то! Ее за квас и то не берут.
— Вы
