приказал сердито:
— Поднимись и отвечай на мой вопрос!
Репехов начал подниматься, но это давалось ему с трудом, спина не разгибалась, ноги совсем окостенели. Видя его мучения, Иоанн отвернулся и подождал, пока тот всё же поднимется сам. Он видел, что заключённый сломлен и действительно больше не опасен для него. К тому же Репехов мог ещё понадобиться при дальнейшем расследовании новгородских дел. Поэтому великий князь пообещал:
— Хорошо, если ты скажешь мне правду, я отправлю тебя под надзор в московский монастырь, в Чудов. Я не заключу тебя в железа, ты сможешь стать простым иноком без права выходить за стены обители. Да ещё и попрошу позаботиться о тебе. Так отвечай, виновен ли Феофил? Приказывал он тебе подписывать бумаги к Казимиру?
— Да, государь, — выдохнул Репехов и горько опустил голову, стыдясь своего предательства.
— Подписывал ли он лично какие бумаги, и почему они не попали к нам?
— Лишь письма к самому Казимиру, к копиям он не касался. А разным вельможам литовским мне приказывал писать от его имени. Ответы же, где обращались к нему лично, владыка забирал к себе в архив, а где прятал — я того не знаю.
Репехов устал стоять, ноги его подгибались, кружилась голова.
— Кто ещё, кроме арестованных, из новгородских наместников и из бояр участвовал в заговоре против Москвы? Кого ты там видел на собраниях из знакомых?
— Я мало кого видел, я лишь выполнял поручения Феофила, на сборы не ходил, — Репехов с трудом тянул слова, он не хотел называть имён, но чувствовал, что это необходимо, иначе он пропал. Хотя всё одно, всем так или иначе придётся отвечать за свои дела. Заключённый назвал несколько знакомых имён, но силы изменили ему, ноги подогнулись, и он начал медленно оседать на пол, тут его по приказу государя и подхватили приставы.
— Уведите! — приказал Иоанн, и бывшего наместника Новгородского увели.
— Распорядись, чтобы его отправили в Чудов монастырь, — обратился Иоанн к Гусеву. — И пусть поберегут до времени, подлечат, он ещё может пригодиться.
— Каков наш богомолец Феофил, а? — вновь горячась, обратился Иоанн к своему наместнику в Новгороде Василию Ивановичу Китаю. — Где это видано? Сам православный владыка латинянам решил отдаться, сам переговоры с ними затеял! А почему? Власти, видишь ли, ему не хватает! Святитель, монах, а где смирение? Всё мало им!
— Да, государь, много в Новгороде недовольных после нашего прошлого похода появилось, — подтвердил Китай. — Не могут вольность свою забыть, колокол свой вечевой до сих пор оплакивают, вече без конца поминают. Почти половины доходов в нынешнем году новгородцы лишились, беднее жить стали. Мор многих людей унёс, голод был — во всём тебя обвиняют. Что и говорить, — земля-то их наполовину опустела! Не слишком ли круто мы жизнь им меняем?
— И ты туда же, в жалость ударился? Может, и ты с ними письма к Казимиру писать начнёшь?
— Нет, государь мой, я лишь докладываю тебе, какие мысли в Новгороде ходят, о чём люди шепчутся. Ты же сам приказываешь мне всю правду докладывать. Сегодня мой дьяк прискакал из Новгорода, ещё новость принёс. Там ходит слух, что уже ответ от Казимира получен. Будто он твёрдо обещает на этот раз полки им свои на помощь прислать. Новгородцы будто бы решили на радостях своё старое управление восстановить, посадников уже выбрали, степенных, тысяцких, даже вече провели.
— Что же ты молчал? — изумился Иоанн.
— Не молчал я, как раз и шёл сюда для доклада, да Репехов меня упредил. Только, думаю, не стоит волноваться-то сильно, ведь Казимир не впервые помощь свою новгородцам обещает, да только где она?
— Теперь дело совсем другое. Год назад Казимир находился во вражде чуть ли не со всеми соседями сразу — с Матвеем Угорским, с пруссами, со Стефаном Волошским, шляхта денег не давала. Ныне совсем иное дело, — повторил Иоанн и озабоченно встал из-за стола, прошёлся по кабинету, встал у окна. — Нынче у него мир с соседями, сейм хоть и по-прежнему денег не даёт, да на его стороне, а деньги ему сам папа римский обещает. И на меня он хана Ахмата подбивает, того и жди удара в спину. А тут ещё и братья... Что если и они к новгородцам присоединятся?
Иоанн побарабанил по оконному стеклу пальцами, помолчал, подумал о чём-то, затем резко обернулся, видимо, приняв какое-то решение.
— Вот что, Гусев, — обратился он к дьяку, — срочно собери мне сегодня же перед вечерней думу, тех бояр, воевод, кто нынче в городе. Сына позови теперь же, мне надо с ним потолковать. Пригласи непременно Холмских, Палицких, Патрикеевых... Нам надо опередить Казимира, Ахмата, моих братьев. Я выступлю через несколько дней с тем числом дружин, сколько собрать успеем. С остальными подойдёт позже мой сын.
Как всегда в момент опасности, при необходимости принятия важных решений, ум Иоаннов обострялся, откуда-то приливала энергия, и он вдруг ясно видел, чувствовал, что и как надо делать. Вот и теперь он понял, что надо действовать незамедлительно.
Уже через неделю, 26 октября, великий князь Иоанн Васильевич Владимирский, Московский, Новгородский и всея Русии самодержец двигался с войском лишь в тысячу с небольшим человек в сторону Новгорода, как он говорил, с миром. Он спешил. Он хотел застать мятежников врасплох, не дать им призвать на помощь ни Казимира, ни кого иного, чтобы опередить своих братьев, не дать им войти в новгородскую крепость, если у них есть такое намерение. А чтобы не встревожить своих противников, не дать им возможности подготовиться к отпору, сообщил всем, что собирает войска для похода на немцев, которые действительно досаждали в это время псковитянам. Поставил по дорогам ближе к Новгороду заставы, чтобы задержать возможных доносчиков. О подлинной цели похода знали лишь самые ближние бояре и воеводы.
Наследник великокняжеский Иван Молодой после ухода отца продолжал собирать войска. По всем волостям и уделам были разосланы гонцы с приказом срочно выступать с войсками к Москве. Государь велел сыну не медлить, а дождавшись основных сил, тут же следовать за ним.
Однако, несмотря на все предосторожности, новгородцы всё-таки прознали, что на них движется великий князь с войском, и затворились. Весть об этом Иоанн получил, находясь уже неподалёку от города, в Бранице. Ему донесли, что мятежники не желают впускать его к себе ни при каких условиях. Тогда великий князь стал
