Стоишь себе, любуешься какой-нибудь занюханной картиной какого-нибудь бесштанного алкоголика, представителя авангардизма начала XX века, и, незаметно сделав шаг в сторону, получаешь вожделенный сверток…
В общем, мне надо, как говорят профессионалы, «в одно касание» встретиться с одной дамой, специально для этого прилетающей в Париж из Штатов.
Подозреваю, что выбор руководства ФСБ пал на меня не только потому, что у меня отличный французский и английский, максимально приближенный к американскому, рост и выправка сержанта-сверхсрочника из Вест-Пойнта, но и моя неистребимая тяга к прекрасному полу, который, кстати, обречен отвечать мне взаимностью…
Дело предстоит плевое: забрать-отдать. Всего-то! Но когда тебе уже шестьдесят, то за каждым столбом, в каждой проезжающей мимо машине тебе чудятся вражеские контрразведчики, вооруженные наручниками. Они звонят по мне!
Вся эта мура лезет мне в голову во время осмотра Лувра, я пытаюсь от нее избавиться и оживляю в памяти бородатый анекдот об американце из Техаса, приехавшем на экскурсию в Париж.
«Вы знаете, — рассказывает он своим друзьям по возвращении на родину, — я осмотрел Лувр за пятнадцать минут»
«Как вам это удалось?»
«Вы же знаете, как быстро я хожу!»
Закрытая пуленепробиваемым стеклом мужиковатая Мона Лиза, исполненная великим Леонардо да Винчи так, будто писал он ее, глядя на свое отражение в зеркале, не вызывает никаких эмоций, кроме желания опробовать стекло, запустив в него булыжником — орудием пролетариата. И что только находят в ней толпы японцев, постоянно окружающих этот застекленный шедевр? А может, только они и находят, а мы, европейцы, нет?
Холодный мрамор Венеры Милосской, наоборот, греет душу, но на ум идет не возвышенное, а приземленное: «В нашем правительстве крала бы даже Венера Милосская, если бы у нее были руки». Присмотревшись, я замечаю диспропорцию между головой Венеры и ее торсом, не говоря уж о пышной заднице, и вновь разочарованный иду прочь.
Честно говоря, в изысканных дворах Лувра дышится легче и можно долго рассматривать Двор Наполеона и стеклянные пирамиды, чувствуя себя молодым Бонапартом. В зале сфинксов я восхищаюсь украденными им в Египте образцами, чувствуя себя загадочным сфинксом. В склепе Лувра я гремлю костями, в зале манежа хочется превратиться в жеребца — эх, я бы им показал, этим парижским кобылкам!! На память приходит вчерашнее посещение «Мулен Руж». Уж как там крашеные блондинки-кобылки задирают ноги, так просто и-го-го!
Хочется с ногами влезть в шедевр Эжена Делакруа, в картину «Свобода», стать ближе к полуголой бабе, которая с винтовкой и флагом убегает с баррикады от развязного Гавроша. Судя по всему, этот проходимец трахает баб исподтишка, дождавшись, когда они окончательно захмелеют и заснут в укромном уголке таверны. В промежутках он появляется на баррикадах в жилетке и бухает в воздух из пистолета. Очевидно, за этим делом его и подсмотрел Делакруа, незаконнорожденный сын великого дипломата-пройдохи и неуемного бабника Талейрана…
«Лувр — не наш Эрмитаж, у нас — богаче!» — мысленно выношу я вердикт и выхожу на площадь, забитую туристами.
Суматошно мелькают видеокамеры и фотоаппараты. Греются на солнышке прикормленные голуби, которых хочется поджарить и сожрать. Кстати, нигде в Париже такого блюда не найти, одни разговоры. Может, во времена старика Хема и Скотта Фицджеральда что-то и было, но…
Какой-то старичок богемного вида, выйдя из туалета и напрочь игнорируя присутствие дам, с упоением застегивает ширинку. Я воочию убеждаюсь, что наши враги лгут, утверждая, что по этому признаку можно вычислить советских разведчиков. Да и где они, русские разведчики? Кроме меня — никого…
Медленно тащусь по Тюильри. Резиденция французских королей была предана огню активистами Парижской коммуны, а теперь на революционном пепелище разбит сад.
Едва живой выхожу к Пляс де ла Конкорд, автобусы и автомобили лезут друг на друга — где же хваленая французская галантность?
Тут было бы совсем неуютно, если бы на тротуарах не потрескивали весело жарящиеся каштаны, не разносился горький запах кофе, смешанный с ароматом дорогих французских духов и затхлым зловонием кухни, и… не группа туристов из категории «новых русских». Я узнаю их, даже когда они во всем от Версаче, Гуччи или Кардена. Гид рассказывает, что установленный в центре площади обелиск посвящен египетскому фараону Рамзесу Первому. Из толпы следует вопрос: «А чего это фараон в Париже делал, уж не парижанок ли хотел пощупать?»
Так и тянет ответить ему на вопрос встречным вопросом:
«А ты как и для чего сюда попал? Хоть попытайся скрыть скульптурную окаменелость своих мозговых извилин…»
Обычно люди пытаются как-то скрыть собственную неосведомленность, задают какие-то уточняющие вопросы, но, похоже, только не эти… Они — все оплатили, в том числе и прилюдную демонстрацию своего бунтующего невежества!
Наверное, здесь, на Пляс де ла Конкорд, Маяковскому пришли в голову строки:
«Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва!»
Хотя вряд ли. Это место не могло навевать ему так презираемую всеми ратоборцами-максималистами сентиментальность.
В 1793 году на Пляс де ла Конкорд в очередной раз была доказана действенность самого совершенного и гуманного орудия Великой французской революции — гильотины.
Детище большого человеколюба, врача по профессии Жозефа Гийотена, она легким дуновением ветерка снесла голову жены Людовика XVI, королевы Франции Марии Антуанетты… Стоп! Опять в башку лезет всякая чертовщина… Гильотина, кровь, головы…
Когда, черт побери, оставят меня в покое эти обезглавленные бомжи, дело «Вурдалаки»?!
Ведь почти двадцать лет минуло с тех пор, и на тебе — даже в Париже они меня достали! А все потому, что я с детства не привык оставлять какое-то начатое дело на полпути… Черт бы побрал эти домостроевские замашки!
«Забудь о «Вурдалаках», выкинь их из головы, — говорю я себе, — ты же — в Париже… Где эти обезглавленные бомжи и где ты?! Они — остались в прошлом, а ты исполнил наконец свою мечту и прибыл в город, о котором Эрнест Хемингуэй так великолепно отозвался, назвав его: «праздником, который всегда с тобой», ну, так и празднуй, черт возьми, времени-то судьбой не так уж много отмерено!..»
Чтобы переключить свое внимание на что-то более приятное — себя тоже надо уметь обманывать! — я вхожу в подвернувшуюся таверну, заказываю продукт, экзотический даже для наших «новых», и начинаю священнодействовать над мидиями по-провансальски, которые мне подают в эмалированной кастрюльке, горячей, как пламя всеочищающего ада, из которой они, мидии, торчат, раскрывши свое лоно…
Черт возьми, опять сексуальные реминисценции, да когда же это кончится! Уж не взять ли девушку напрокат? Нет, денег на это командировкой не предусмотрено, так что, друг мой, продолжай сношать кого-нибудь по памяти. Увы, это так же, как и хмелеть по памяти — невозможно!..
