Фабрицио провел тыльной стороной ладони по лицу Марии, успокаивая ее.
— Он бы никогда не осмелился причинить тебе вред, так что не бойся, Мария. Он знает, что ты принадлежишь мне.
— Я не так в этом уверена, — возразила Мария, вспомнив напоминание Карло о том, что она принцесса Веноза. — Кто бы мог написать такое письмо? Это не простой разжигатель сплетен. Карло не стал бы утруждать себя визитом к незначительной особе. Подумай вместе со мной — кто бы это мог быть?
— Что именно он сказал?
— Когда я спросила, кто это, он ответил, что не скажет мне, потому что я, разумеется, расскажу тебе, а ты бросишься защищать мою честь. — Она припоминала разговор с Карло. — И что это причинит тому лицу еще больше терзаний. Кто же страдает из-за нас, Фабрицио?
— Возможно, сам Карло.
— Если бы это было так, Фабрицио, то Карло не стал бы писать письма самому себе. И не стал бы притворяться, будто получил письмо от какого-то несуществующего лица. Карло терпеть не может такие фокусы. Во всяком случае, мне было ясно, что кто-то нашептывает ему на ухо. У него был решительный и злобный вид, какой бывает, когда ему внушили какую-то оскорбительную мысль, и ему не терпится от нее отделаться.
— Скорее всего, кто-то из его родственников, связанных с церковью, изводит Карло нашим смертным грехом — как называют это подвластные догме люди, вмешиваясь в жизнь тех, кто счастливее их. Возможно, это его дядя, кардинал Альфонсо. Он одержим честью семьи Джезуальдо. Это амбициозный человек. По-видимому, мы их скомпрометировали. К чертям их честь.
— Не говори о кардиналах и чести, Фабрицио. Ты забыл, что случилось с Джованной д’Арагона и ее любовником?
— Конечно, не забыл. Но вспомни-ка: разве не ты выражала презрение к моему страху? А теперь ты сама боишься?
— Да, признаюсь, но меня страшит лишь мысль, что один из нас будет убит, а другой — нет, или что мы будем далеко друг от друга, когда умрем. Не могу придумать более счастливого конца нашей жизни на этой земле, чем умереть вместе. Если это случится скоро — значит, так тому и быть.
— Посмотри на луну, — сказал Фабрицио, поворачиваясь к окну. — Это полнолуние наводит тебя на меланхоличные мысли. А теперь посмотри на меня и забудь о завтрашнем дне.
Сильвия крепко спала уже несколько часов. Лампа в ее комнате погасла. Сквозь сон ей почудились незнакомые звуки. Она подняла голову и прислушалась — все тихо. Подумав, что приглушенные шаги и шепот ей лишь привиделись во сне, она снова закрыла глаза и провалилась в странную, гнетущую дрему.
Дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошли трое незнакомцев. Они направились к двери в комнату донны Марии и открыли ее. Сильвия, еще не совсем проснувшись, попыталась подняться с постели, но обнаружила, что ее парализовал страх. Она не понимала, проснулась ли или видит сон. Она заметила в руках последнего из мужчин алебарду. Ей показалось удивительным, что сон очень похож на реальность, и, хотя она никак не могла очнуться, все же знала, что это сон. Она в этом не сомневалась, поскольку собственноручно заперла обе двери и проверила их перед тем, как отправиться на покой. Так что трое мужчин, которые так легко прошли сквозь двери, конечно же, ей приснились.
На одной стороне церкви Сан-Доменико Маджоре располагался крытый балкон, с которого был виден второй этаж дворца Сан-Северо. Там могли поместиться два-три человека и, невидимые, наблюдать за улицей. Двумя часами раньше Карло находился на этом балконе, с бесконечным терпением и сдержанным волнением охотника поджидая появления ничего не подозревающей дичи.
А еще до этого, когда Мария полагала, что он на пути в Аструни, Карло в своих апартаментах следовал своему привычному вечернему распорядку. В семь часов он пообедал в постели, раздетый, и ему прислуживали буфетчик, его слуга и Алессандро. После ужина буфетчик и Алессандро удалились; Пьетро запер дверь, поправил простыни на постели хозяина и ушел спать.
В девять Пьетро услышал, как хозяин просит стакан воды. Он спустился во двор, чтобы набрать воды из колодца, и заметил, что дверь на улицу открыта, что было необычно для такого времени. Вернувшись с водой, он обнаружил, что его господин одет. Карло велел Пьетро принести ему длинный плащ.
— Куда вы собираетесь в такой час, принц Карло? — осведомился Пьетро.
— На охоту, — ответил его господин.
Пьетро посмотрел на него, совершенно сбитый с толку.
— В такое время не ходят на охоту.
— Увидишь, на какую охоту я собираюсь, — коротко ответил Карло.
Пьетро помог ему надеть плащ.
— Зажги два факела, — велел Карло. Он достал из-под кровати шпагу, стилет, кинжал и маленькую аркебузу и положил их на стол. — Держи факелы зажженными. Я вернусь позднее. — Затем Карло ушел.
Как было условлено заранее, монах впустил его в церковь Сан-Доменико Маджоре и провел на балкон. Он прождал там почти час, закутанный в темный плащ с капюшоном, который был невидим ночью. Не считая пары подгулявших молодых людей да нищенки с завернутым в лохмотья младенцем, сидевшей на пороге соседнего дворца, площадь была пустынной. Нервы Карло были напряжены: он опасался, что его безупречный план вдруг сорвется.
Через несколько минут он услышал шаги и, осторожно перегнувшись через перила, заметил Фабрицио Карафа со шпагой на боку. Тот свернул со Спакканаполи на площадь, дошел до Сан-Северо и остановился под окном Марии. Вскинув голову, Фабрицио три раза свистнул и принялся ждать. Через несколько минут Мария появилась на балконе — напротив Карло, но этажом выше. При лунном свете он увидел, как она с радостной улыбкой смотрит вниз, а ее изящная маленькая ручка машет в знак приветствия. При виде любовников, подающих при нем тайные знаки, им овладела холодная ярость. Обдумывая свой план, он иногда мучился сомнениями, но теперь с угрызениями совести было покончено, и он предвкушал финальный акт срежиссированной им драмы. Он дождался, пока Фабрицио проник во дворец через открытую дверь на улицу, и через несколько минут сам вошел в ворота и растворился в темноте.
Поднявшись на второй этаж, Карло направился в свои апартаменты и оставался там до полуночи. Теперь он ждал сигнала к заключительному эпизоду придуманного им произведения искусства.
За много километров оттуда, в Андрии, герцогиня Мария Карафа распростерлась перед изображением Пресвятой Девы и помолилась ей, потом забылась мучительным сном. Она то и дело просыпалась и вспоминала события прошлой недели. Ее измученная душа разрывалась между злорадством и угрызениями совести из-за того, что она спровоцировала то, что уже не остановить. Зло, это есть зло — то, что она сделала. Она ощупала свое лицо, оно горело от стыда — она призвала самого дьявола, чтобы он помог ей избавиться от несчастья, которое она была не в силах переносить. В душе она признавала, что ее поступок вызван ненавистью, грязной ненавистью к этой блуднице Марии д’Авалос, которая представала перед всем миром в облике ангела, тогда как похитила душу мужа герцогини. Хотя она была верной женой и рожала ему детей, из-за этой шлюхи Фабрицио стал ее презирать. Принц Веноза во время их недавней беседы тоже не скрывал своего презрения к ней, хотя и признал, что нельзя дольше терпеть оскорбления, которые их преступные супруги наносят ее добродетели и его чести.
