Книга Государева невеста - Елена Арсеньева

Мертвец оказался проворнее живых и первым успел подхватитьМашу.

– Отпусти ее, не трогай! – заверещала Сашенька, верно,подумав, что сейчас внезапный гость провалится со своей ношею в тартарары,однако призрак вполне твердыми шагами направился к Машиному ложу и не опустилна него бесчувственную девушку, а сел сам, так что она полулежала у него наколенях, а голова ее прильнула к его плечу, и он осторожно трогал бледный,похолодевший лоб Маши губами, поглаживая в то же время ее пальцы.

Как-то все это было слишком уж нежно и участливо дляпредставителя загробного мира, и Меншиков робко подумал, что перед ним,пожалуй, вполне живой человек. Но, поскольку князь Федор, по всем доходившим доних сведениям, и впрямь погиб страшной смертью, оставалось одно: это и впрямьпризрак Бахтияра, одетый в образ Федора Долгорукова, и Меншиков подумал, чтоили мир вокруг переменился, или он сам сошел с ума от горя и бедствий,постигших его. Ладно, пусть так; но дети видят то же самое, а значит… а значит,придется перекреститься и признать, что Сиверга лихо наводит привиденныестрахи, от которых может лишиться рассудка целая семья!

Сильной стороной Алексашки, сиречь Александра ДанилычаМеншикова, всегда было умение мириться со случившимся. Он никогда не роптал нажизнь, на ее удары, а сразу пытался сообразить, что можно сделать, какую пользуизвлечь для себя из новой, казалось бы, вовсе бесполезной ситуации. Так было,когда Лефорт подарил его длинноногому, дергающемуся мальчишке – государю всеяРуси. Так было многажды за время его службы Петру: тот бивал Алексашку по зубамза мошенничество на поставках для армии, за взятки, а синеглазый князь Меншиковутирался, всхлипывая, и тут же разбитыми в кровь губами высказывал Петрукакое-нибудь новое предложение, чтобы улучшить дело, – и смирял гневвластелина, обезоруживал его своей всегдашней готовностью лететь, думать,делать, строить, сражаться. Так было после смерти великого царя, когдаМеншиков, едва успев оплакать друга и повелителя, не дал рухнуть зданию новойРоссии (и своего благополучия) и лихо возвел на престол Екатерину. Так было ещесовсем недавно, когда, сосланный в ледяные пустыни Сибири, отчужденный от всегомира, он не возроптал на судьбу свою, а стойко принял ее удар и начал строитьцерковь, чая обеспечить себе и детям прощение если не на земле, то хоть нанебесах. Так и теперь…

Так и теперь он смирился. Деваться некуда! Дочь любимаябеременна от черкеса, разрази его гром, но при всей мерзопакостности Бахтияра внем есть одно бесспорно замечательное свойство: он беззаветно любит Машу, жизниза нее не пожалеет. И ежели выбирать не приходится, то надо и в самом плохомискать свои хорошие стороны. Конечно, черные, мрачные, жгучие глаза Бахтияракаждый день видеть будет нестерпимо, однако ж в обличье молодого князяДолгорукова он смотрится совсем иначе, не в пример лучше! Ежели б удалосьсговориться с Сивергой, чтоб она так и оставила черкесу сию светловолосую,светлоглазую и весьма привлекательную наружность, то лучшего зятя трудно былобы пожелать. А вот интересно знать, ребеночек на кого будет похож: на истинногоБахтияра или же на его привиденное обличье? Хорошо, коли б на призрака. Этакоеславное уродилось бы дитятко! Александр Данилыч даже улыбнулся, мысленно уже приласкавльняную кудрявую головку будущего внука, заглянув в невинные очи, рассказавтепленькому несмышленышу его первую сказку…

Судя по всему, и Марии образ князя Федора никак ненеприятен, ежели она прельстилась этим обличием и отдалась-таки Бахтияру, коегопрежде и близко к себе не подпускала.

Правда, весьма странно, почему из всех многих-премногихмолодых красавцев, знакомых Марии в той, прежней, придворной жизни, Сивергаизбрала именно сего человека – отпрыска враждебного рода, погибшего в деньсвоей свадьбы с другой женщиной? Скорее Меншиков ожидал бы увидеть лукавыеглаза и раздражающе-красивое лицо Петра Сапеги, но этот-то,Долгоруков-хитроумец, как сюда попал? Неужели и он тронул некогда Машиносердце? Hеужели…

Александр Данилыч тихо ахнул и даже руками всплеснул, ибо,со внезапностью громового раската в разгар ясного полдня, до него вдруг дошладогадка, и он словно бы вновь увидел хмуро-сочувственное лицо СтепкиКрюковского, начальника их охраны на ссыльном перегоне, услышал его крик:«Слышь, Данилыч! Не тужи! Твоим супротивникам бог тоже поддает жару! АлексейГригорьича племянник, Федька, сгиб – сгорел, дотла сгорел: одни кости нашли напепелище». И пронзительный, неузнаваемый голос Маши: «Сгорел?» После этого, непрошло и четверти часу, она кинулась вниз головой в Волгу, и ежели б не Бахтияр…

Меншиков тогда был слишком потрясен последним прощаньем смилой Дарьей Михайловной, которую наспех зарыли в казанскую ржавую грязь, чтобысвязать воедино эти два события: известие о смерти Федора Долгорукова и попыткуМаши убить себя. Неужто?.. Да нет, быть не может того! Когда ж они успели?! Но,о господи, его призрак, конечно, его явила им тогда Сиверга в тусклых закатныхлучах! И слова дочери зазвучали в ушах Меншикова – слова, которые он прежде непонял, которым не придал значения: «Да я на все готова, только бы с ним… Погибон – словно месяц закатился!»

Господи! Слеп и глух был он, отец, всецело поглощенныйсвоими невзгодами и начисто забывший о дочери… Как же она, должно быть,страдала, бедная девочка, когда погиб избранник ее сердца, если предаласьдьявольскому наваждению и кинулась в объятия призрака!.. Казнясь, АлександрДанилыч прижал к лицу кулаки, закачался из стороны в сторону, как вдруг дробныйтопот пронесся мимо и заставил его испуганно открыть глаза – и ахнуть отпрестранного зрелища, открывшегося его глазам.