Книга Нестор-летописец - Наталья Иртенина

Погост — ненастоящий град. Так, крепостица малая. Да и то стены не срубные, с заборолами и башнями-стрельнями, а простой частокол. Высокий, правда, из цельных стволов. Над частоколом возвышается единственная вежа. С нее дозор глядит во все стороны — не идут ли откуда дурные люди грабить княжье добро.

Погост для того и существует, чтоб собирать и хранить оное добро до приезда княжьей дружины. Всю осень местное племенное княжьё свозит сюда положенную дань — меха, кожу, мед, воск, кость. Тиуны-емцы ведут подробные записи: кто, что и сколько. Полсотни кметей стерегут. Окрестные смерды в селах, приписанных к погосту, кормят их, держат конный табун для княжих мужей, а при нужде также берут в руки оружие.

Таких погостов в Ростовской земле не меньше ста. Приписанных к Ярославлю и Белоозеру — половина того. Объехать все за зиму — значит в каждом пробыть не больше двух дней. А еще долгие лесные дороги, тягучие зимние сумерки, стужа, метели, уставшие кони. Можно поступить умнее и разделить дружину пополам. Тогда и для отдыха людей будет время. Но все равно небольшое. Полюдье — тяжкий труд. Много пота утирает дружина в полюдье.

Вдоль Шексны, выходящей из Белого озера, места совсем глухие. Летом здесь реки, ручьи, протоки, топи и тучи въедливой лесной мошки. Не пройти. В само Белое озеро, говорят, текут три сотни и еще полста рек. Жито здесь сеять — пустое дело. Зато такой вкусной рыбы, как выловленной в Шексне и Белом озере, нигде нет. И живет этот край сплошь рыбной ловлей и битьем ценного зверя, коего в этих местах тоже обилие.

Несда быстро привык к размеренной езде от погоста к погосту. Северный день зимой так короток, что не успеешь прозеваться — уже снова темно. А в темноте лучше и быстрее родятся думы. Воевода требовал от него немногого: переносить на другую берёсту записи тиуна-емца, замечать ошибки в подсчетах, затем вслед за боярином сверять со списками то, что грузили на возы. Если в записях значатся 34 бочки меда, 60 кругов воска, 16 медвежьих полстей, 75 шкур бобра, 36 чернобурых лисиц, 25 соболей, 54 куницы, а из хранилищ доставали 31 бочку, 14 полстей, 65 бобров, не досчитывались также лисиц, соболей и прочего — тиуна трясли до тех пор, пока не образовывалось нужное количество. Иногда вверх головой трясли, иногда вниз, подвешенным за ногу. И уж как он это количество добывал — со смердов ли посылал драть, жену ли отправлял вынуть из скрыни или снимал с себя, — воеводу не заботило. Цифирь татьбы не любит и всегда на нее укажет.

Пересчитанное добро под охраной погостных кметей повозом шло в Ярославль или Белоозеро — куда ближе. Там всю зиму строили лодьи, шили паруса для сплава дани к Киеву.

На земле вокруг Белоозера сидит народ, именуемый весью. Несда, знавший язык ростовских мерян, здешней речи не понимал. В Ростов иногда приходили люди из племени мурома, их свистящую молвь он тоже не разбирал. А дальше на восход жила черемиса, тоже говорившая по-своему. И все это разноязычие давало дань Руси. Как византийским ромеям платят дань многие яз ыки, живущие в пределах Империи. Русь тоже когда-нибудь станет… еще больше, чем сейчас. Греки кичатся тем, что владеют почти половиной мира. Да и Русь считают едва не окраиной Империи. Правда, от этой половины мира уже три века отгрызают куски магометаны. Кто знает, что останется от Византии еще через три столетия?

Русь тоже грызут — степняки, ляхи. Но на полночь у нее — обилие скудно заселенных земель. Несде снова вспомнился горячий шепот княжича Мономаха про суровый дух и стольный град на севере. А еще слова попа Тарасия про звериную Русь. Когда приспеет нужда, Русь укроется здесь, в лесах, снегах и топях. Ромеям же укрываться негде. В то, что такая потребность когда-либо настанет для греков, Несда верил и не верил. Сам ее придумал и сам же в ней сомневался. Не сомневался в другом: Бог почтил Русь, прославил и превознес. Дал ей обилье всего — рыбы и зверья, меда и птицы, рек и лесов. Главное же — не ограничил в землях. На полночь и на восход ей открыты пути. Новгородские даньщики могут немало рассказать про эти пути.

Размышления прервал воевода, зашедший в клеть. Несда хотел прикрыть рукой написанное, но боярин взял берёсту, поднес к свету.

— Вот народы, дающие дань Руси, — прочел он. — Меря, весь, мурома, чудь, черемиса, мордва, печора, литва, зимигола, пермь. Все они говорят на своих языках…

Боярин сел на лавку, не выпуская бересту из рук.

— Что это? — с интересом спросил он.

Несда, покрасневший во время чтения, встал и растерянно пробормотал:

— Народы, дающие дань…

— Я спросил, для чего ты это записал, — перебил воевода.

— Просто… захотелось. — Несда уколол руку острым писалом и вдруг выпалил: — Велика и обильна Русь, а прочности в ней нет. Что скрепляет народы? Слово, речь единая и единая память. Ничего того нет в земле Русской. Слово Христово в городах лишь хранят, да и то не во всех. В Киеве записанные сказания о старине одно говорят, в Новгороде другое, только про свое пишут…

Он задохнулся и умолк. Молчал и воевода, уперевши взгляд в отрока. Затем вновь посмотрел в бересту.

— Здесь не все названы. Дань Руси дают еще ямь, корсь, норома, ливь. Эти тоже говорят на своей молви. Впиши их.

Боярин поднялся, положил бересту на стол и тихо вышел из клети. За дверью, прислонясь к стене, перекрестился. «Господи, дай сему отроку силу разума и твердость намерений…»

Это был последний погост, самый дальний, на озере Лача. За озером — предел Белозерской земли, далее простерлись новгородские владения. С погоста дружина возвращалась вместе с повозом, лишь немного опередив его. В Киеве в это время сходил последний снег, а здесь зима еще бросалась в лицо метелями, еще лед на реках был прочнее деревянных мостов. Однако и тут дыхание весны уже слышалось — птицы пели иначе, чем зимой, и сердце в груди радовалось непонятно чему.

Едва дружина ступила во врата Белозерского града, Несда почуял беду. Он научился чувствовать волнение в городском воздухе с привкусом крови после мятежа в Киеве, после смуты в Новгороде, после Мстиславовой расправы над киевским людом. Стал различать знаки беды: давящая, будто с неба, и почти звенящая тишина поверх обычных звуков, обезлюдевшие улицы, редкие прохожие, прячущие глаза.