Поезд тронулся дальше, шлагбаумы, закрывавшие переезд, взметнулись вверх, и машины – два запыленных грузовика и блестящий черный внедорожник – рванули по широкой дороге, что вела от железнодорожных путей к берегу моря.
Элдер спросил у женщины, убиравшей со столиков в маленьком кафе, не знает ли она, где живут Ални.
Балансируя подносом с тарелками и чашками, она покачала головой.
– Вы лучше спросите у Майкла, вон там, в книжной лавке. Он всех тут знает.
Майкл О'Лири оказался бородатым мужчиной с длинными седыми волосами, в черной майке с белой надписью на груди: «Куда податься?»
Элдер представился и протянул руку.
– Ални, – задумчиво произнес О'Лири в ответ на вопрос Элдера. – Да, кажется, знаю.
– Я друг семьи, – пояснил Элдер. – Мы просто потеряли связь; знаете, как это бывает…
– А теперь с визитом к ним?
– Точно.
О'Лири не спешил с ответом, да и спешить-то было некуда.
– Они живут на берегу, на Пэрейд-роуд. В дальнем конце Оушен-драйв. Маленький домик в глубине квартала. Женщина там живет, она иногда заходит, любит читать.
– Это, должно быть, Сьюзен.
– Точно, – кивнул книготорговец. – Сьюзен Ални.
Возле выхода Элдер заметил в стопке книжек в бумажных переплетах несколько книг Кэтрин Мэнсфилд, обтрепанных и зачитанных. Д.Х. Лоуренс – знаете, наверное? – он тут жил со своей женой Фридой в одном из коттеджей. Кэтрин Мэнсфилд тоже немного здесь жила. Слова его домохозяйки, когда он снимал дом в Корнуолле. Книжка, которую он выбрал – более или менее случайно, – имела на обложке иллюстрацию: женщина, сидящая у зеркала, все в приглушенных синих и серых тонах. «„Блаженство“ и другие рассказы». Шесть новозеландских долларов.
Когда он выходил из лавки, Майкл О'Лири довольно напевал себе под нос что-то медленное и старое, кажется, из репертуара «Роллинг стоунз».
Сунув книгу в карман, Элдер пошел по дороге вверх, по не слишком крутому подъему, обходя небольшой морской залив. По одну сторону от дороги стояли совершенно разноликие летние домики, торчавшие повсюду, куда падал взгляд, по другую тянулась прогулочная дорожка, уходящая вдаль и исчезающая в пространстве над сужающейся полоской песка.
Черно-белые птицы с красными лапками и красными клювами кружили над линией прибоя. Небольшая группа детишек, вопя, удирала от медленно набегающих волн.
Домик был маленький, одноэтажный, с фасада поднятый на сваях, так что к двери вела деревянная лестница, проходившая через садик, неухоженный, по большей части заросший, с почти одичавшими желтыми и белыми цветами.
Справа – широкое трехстворчатое окно, выходящее на берег; рядом тенистая и широкая крытая веранда, уходящая вглубь, под крышу дома. Белесые потрескавшиеся доски явно требовали покраски, сине-зеленые желоба для стока дождевой воды провисли и нуждались в чистке.
Тут через дверь на веранду вышла женщина и принялась вытряхивать скатерть. Рубашка в клетку свободно болтается поверх выцветшей майки, синие джинсы. Ее когда-то светлые волосы потемнели, фигура отяжелела, но Элдер был уверен, что именно она стояла на утесе над Солтуик-Бей, обдуваемая ветром, в тот вторник четырнадцать лет назад.
Она постояла несколько секунд, глядя куда-то поверх его головы, потом повернулась и пропала из виду.
Кровь пульсировала в висках, когда Элдер толчком открыл калитку и пошел к лестнице.
– Да? – Она открыла дверь почти тут же, как только он постучал.
Если сравнивать с теми фотографиями, что он видел, рот у нее теперь немного провалился, ушел куда-то вглубь; на лице появились морщины, блеск в глазах пропал. Она казалась гораздо старше своих тридцати лет.
– Сьюзен?
– Да.
– Сьюзен Блэклок?
На секунду ему показалось, что она сейчас убежит, бросится в дом и запрет дверь; наверное, ей не раз представлялся этот кошмар, преследовал ее, все время повторяясь.
«Закрой глаза, и он исчезнет; открой, и его тут уже не будет…»
Но он по-прежнему был здесь.
– Кто вы? – спросила она низким голосом.
– Фрэнк Элдер. Я был одним из полицейских, расследовавших дело о вашем исчезновении.
– Боже мой!
Широко открыв рот, она выдохнула, словно выпустила из себя весь воздух, и качнулась вперед; Элдер протянул руки, чтобы ее подхватить, но она выпрямилась, уцепившись рукой за дверную раму.
– Как это вы… Нет, я хочу сказать… Зачем? Зачем? Ведь столько лет прошло…
– Я хотел убедиться, что вы живы.
– И для этого приехали в такую даль?
– Да.
Глаза ее наполнились слезами, и она отвернулась. Позади нее на кухонном столе Элдер заметил термос, ломти только что намазанного маслом хлеба – с некоторых была срезана корочка, – сыр и тонкие ломтики ветчины.
Сьюзен вытащила из кармана джинсов платок, вытерла лицо, высморкалась, извинилась.
Элдер покачал головой.
– Значит, вы знаете, что тогда произошло? – спросила она.
– Думаю, да.
Она кивнула, шмыгнула носом и отступила на полшага назад.
– Мы обычно в это время отправляемся на прогулку. Берем с собой сандвичи, термос с чаем – на ленч. – Даже после стольких лет, чем больше она говорила, тем сильнее в ее речи сквозил акцент, характерный для уроженцев восточных районов Средней Англии. – Если вы немного подождете, можем погулять вместе. Мы скоро.
Несколько минут спустя, надев овчинную куртку и закинув на спину рюкзак, Сьюзен выкатила из двери инвалидное кресло.
Дэйв Ални больше не выглядел красавчиком, любимцем женщин с роскошной кудрявой шевелюрой; не было уже ни замшевых туфель, ни роскошного костюма в эдвардианском стиле. Голова упала набок, лицо бледное и исхудавшее, волосы седые и поредевшие, глаза отстраненные, водянисто-голубые. Тело, несмотря на тщательно застегнутые одежки и одеяло, которым были укутаны ноги, казалось старым и усохшим. Шестьдесят пять, подумал Элдер, максимум семьдесят, а на вид ведь лет на десять старше.
– Папа, – сказала Сьюзен, – это тот человек, о котором я тебе говорила. Из Англии.
Глаза чуть блеснули; рука, лежавшая поверх одеяла, чуть поднялась, пальцы сжались, потом она снова замерла.
– Он пойдет с нами на прогулку. Чтобы мы могли поговорить.
Из уголка его рта потекла тоненькая струйка слюны; она умело стерла ее.
– Так хорошо, папа?
Она развернула инвалидное кресло на веранде и потащила его задом наперед к лестнице. Элдер предложил свою помощь, но она покачала головой:
– Все в порядке. Я уже привыкла.
